В их семье не было принято проявлять свои чувства. Эти мягкие движения зачаровывали ее: к щекам прилила кровь, она почувствовала слабость. Она хотела, чтобы это продолжалось, и в то же время понимала, что надо отодвинуться от него. Ее смущало, что он так близко и рассматривает ее, а она не знает, что ответить. Как бы ненароком она попыталась высвободить руку, но это ей не удалось – он крепче сжал ее и завладел второй рукой.– Ты прекрасна, – сказал он. – Ты одно из самых красивых созданий в мире.Ее щеки запылали сильнее, тепло разлилось по всему телу.– Я не знаю. Я никогда не думала, что я…– Ты никогда не думала, что ты красива, потому что ты не такая, как другие.Откуда он знает, – удивилась она.– Потому что ты не занимаешься пустой болтовней, не прихорашиваешься, не делаешь прически, как в модных журналах…Она опустила глаза вниз – под ногами и вокруг подобно океану расстилалась трава. Откуда-то донесся запах ванили и гвоздики. У нее закружилась голова.– У тебя есть сердце, у тебя есть душа…Он притянул ее к себе, обнял, и она вдруг лишилась сил. Он был сильным. Никогда она не испытывала ничего подобного, она почувствовала себя беспомощной, потерянной, словно во сне. Она откинула голову.– Я не причиню тебе боли, – услышала она. Ти взглянула в лицо, ставшее незнакомым, напряженным и странным. Она не поняла.– Я никогда не причиню тебе боли, – нежно повторил он. – Я люблю тебя.Внезапно ее охватила тревога. Происходит что-то не то, что-то… Она очнулась.– Нет, нет! – закричала она, но ее крик оборвался – он зажал ей рот рукой. Он подхватил ее, и вот она уже распростерта на земле – он действовал не грубо, но с силой.– Нет, нет, – снова закричала она, хотя его рука продолжала зажимать ей рот.Другая рука быстро двигалась, забираясь под тонкую ткань платья, под еще более тонкие кружева белья. Мозг Ти лихорадочно работал, напоминая обезумевшую машину: да, да, это то самое. Конечно, то самое. Это то, за что была наказана Джастина. Это было все время. А я не знала. Как я могла не понять?Пригвожденная, раздавленная, мечущаяся, ее желтая юбка на голове – закрывает лицо. Щебет птиц. Ужасная боль, ужасная боль и шок. Ее собственный голос, пробивающийся сквозь ткань юбки, сквозь тяжесть навалившегося на нее тела. Ужас. Ярость. Неверие.Через минуту или две все было кончено. Она почувствовала, что свободна. Она могла посмотреть вверх, на него, стоявшего над ней. С выражением ужаса на лице он смотрел на обнаженную плачущую Ти, лежавшую перед ним.– О, Господи, – выговорил он, – о, Господи!Она услышала, как он бросился бежать вниз, под гору. Камень щелкнул о скалу, хлестнули ветки. И снова навалилась тяжелая тишина. Она поднялась. «Я, я…» – подумала она и перестала плакать. Она расправила юбку, разгладила ее, нашла ленточку и завязала волосы. По утрам Агнес завязывает мне бант в моей комнате, в восемь часов утра луч солнца пробивается сквозь жалюзи и слепящим пятном отражается в правом верхнем углу зеркала. У нее дрожали руки, но она смогла завязать бант, правда, не так аккуратно, как Агнес. С бантом и юбкой все в порядке. Все кончилось и никогда не повторится, клянусь Богом, потому что я теперь знаю, что это такое. Но ведь меня накажут за это.И она бросилась бежать, споткнулась и упала, вскочила, смахнула успевших забраться на руку муравьев и помчалась, как сумасшедшая, вниз, вниз, туда, где кончается лес и высокая острая трава хлещет по ногам. Она бежала и бежала.– Ваше платье перепачкано! Где вы были? – требовательно спрашивала Агнес. – Где вы были?– Я упала. На тропинке был камень.– На тропинке? На какой тропинке?– На Морн-Блю. Я гуляла там.– Одна наверху? Зачем?– Мне захотелось. Этого недостаточно?– Вполне достаточно, – с высокомерием в голосе сама же и ответила Ти.Агнес молча глядела на нее, пораженная тоном Ти, – такого еще никогда не было.Конечно, это высокомерие вызвано страхом и самозащитой. Если я не смогу держать себя в руках, они вытянут из меня правду. Но почему я боюсь, если здесь нет моей вины? Но ведь отчасти и я виновата. О, я могла бы убить его, могла спокойно наблюдать, как его убивают, разрывают на куски на моих глазах – я только была бы рада. И все равно, это и моя вина. Открытость – глупость. Да, именно так.Она вспомнила, что если с ней что-нибудь случалось – тонула она или падала с лошади – ей давали бренди. У Дедушки была бутылка в специальной подставке на буфете. Какой ужасный вкус – горький и обжигающий, но может быть она перестанет дрожать. Со стаканом бренди она ушла к себе в комнату. Из кухни доносились обычные звуки, сопровождавшие приготовление обеда, на лугу ворковали лесные голуби. Она сидела не двигаясь. Спиртное помогло ей увидеть себя как бы со стороны – отчужденную, замкнутую, свернувшуюся клубком, как кошка, и с кошачьим лицом, хитрым и скрытным…Ты не должна об этом думать. Волевым усилием можно сделать так, будто этого никогда и не было. Если ты никогда об этом не вспомнишь, значит этого никогда и не было.В этот день и на следующий по всему дому разносился дедушкин голос:– Где этот чертов Клайд? Дедушка был в ярости:– Он бросил работу на середине, разбросал инструменты по всей комнате. Какая безответственность! – все повторял он в течение двух недель. Клайд так и не появился.– Я всегда вам говорила, – заявила Джулия в разговоре по телефону, – на них нельзя полагаться. А вы все твердили, что он такой необыкновенный.– Я и до сих пор так думаю. Одно другому не мешает.В последующие дни небывалая жара иссушила землю. Потом пришли шторма и грозы, проливные дожди.– Какая странная, непонятная погода, – заметил Дедушка. – Это из-за нее ты такая молчаливая, Ти?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138