Она нахмурила брови, глядя на дочь. Фрэнсис посещала литературный университет, где изучала английскую литературу – абсолютно, по мнению матери, бесполезную дисциплину – вместо чего-либо, имеющего практическое применение, например социологии. У нее, похоже, не было стремления к головокружительной карьере, хотя она спокойно заявила, что надеется найти работу. Барбара иногда расстраивалась, оттого что Фрэнсис, по ее мнению, была более слабой личностью, слишком зависимой от Лиззи, всегда согласной со всем, что решала за них обеих сестра. После свадьбы Лиззи Барбара пересчитывала выходные, которые Фрэнсис провела в Ленгуорте. Ей казалось, что их было слишком много, и писала Фрэнсис длинные письма, объясняя дочери, что она тем самым создает неудобства для Лиззи и Роберта и что она никогда не повзрослеет, если будет продолжать эти частые поездки в дом сестры.
Уильяму Барбара заявила:
– Я ведь говорила тебе, как это все будет обстоять с близнецами. Фрэнсис никогда ничего не добьется.
Уильям, привыкший к тому времени ничего не говорить, ничего и не сказал. Когда Фрэнсис открыла „Шор-ту-шор", Барбара была очень счастлива, забыв о своих расстройствах по поводу дочери. Она даже потребовала от Уильяма, чтобы он дал Фрэнсис денег.
– Ты должен это сделать, должен!
– Я и так собирался, – ответил Уильям.
В беседах, которые она теперь проводила с провинциальными феминистками, Барбара говорила:
– Мои дочери являют собой пример типичных современных молодых женщин, имеющих то, за что мы боролись в шестидесятых. У них не будет проблем с невозможностью достичь самовыражения в любимом деле.
Когда в воскресенье перед Рождеством зазвенел телефон, Барбара была на чердаке, разыскивая там одну из своих старых хламид марокканского периода, чтобы отдать ее Гарриет. В глубине души она надеялась, что Гарриет отнесется к этой вещи как к талисману. Она как раз, как ей казалось, нашла нужный чемодан с довоенными наклейками, оставшийся еще от ее отца, когда в холле двумя этажами ниже зазвонил телефон. Барбара подошла к квадратному люку над лестничной площадкой и закричала:
– Уильям!
Уильяму больше всего на свете не нравилось отвечать на телефонные звонки, и все же ему всегда приходилось это делать. Если он знал, что Барбара слышит звонок, он давал ему прозвенеть десять–двадцать раз, забившись куда-нибудь в угол и даже не дыша, как будто боялся телефона.
– Уильям!
Внизу медленно открылась дверь. Барбара возопила:
– Уильям, ответь же, ради Бога! Я ведь на чердаке! Он прошаркал по полу (паркет в доме вновь блестел, поскольку феминистские настроения Барбары в последние годы пошли на убыль) и неохотно поднял трубку.
– Алло? – осторожно произнес он. Барбара, тяжело дыша, спускалась через люк.
– Лиззи, дорогая, я очень рад! – радостно сказал в трубку Уильям. – Мы завтра увидимся… Что? Что с Фрэнсис?..
Он замолчал. Держась за перила металлической лестницы, Барбара осторожно поставила на верхнюю ступеньку сначала одну, а затем и другую ногу.
Уильям продолжал:
– Господи! С ней все в порядке? Я хочу сказать, она?..
Он снова замолчал, слушая дочь. Барбара без особой грациозности сползла с чердака и грузно ступила на лестничную площадку.
– Да, конечно, для тебя это неприятно. Абсолютно непонятно. И причины особой нет…
Он посмотрел наверх. Барбара спускалась вниз, протянув руну к трубке.
Уильям быстро заговорил:
– Послушай, дорогая. Послушай, я все расскажу маме, и мы тебе перезвоним. Нет, нет, с ней все в порядке, но я лучше сам ей скажу. Не надо тебе ее… Ну, пока, дорогая, – твердо сказал Уильям, бросив трубку как раз в тот момент, когда Барбара уже почти схватилась за нее.
– Ну что? – требовательно спросила она.
– Что-то странное. Весьма и весьма странное…
– Объясни по-человечески.
– Фрэнсис не останется на Рождество. Она уезжает.
– Что? Куда?
Уильям взглянул на Барбару.
– Она уезжает в Испанию.
– В Испанию! – воскликнула Барбара так, будто Уильям сказал „в Сибирь". – Но с какой стати?
– Якобы, чтобы осмотреть какие-то гостиницы.
– Во время Рождества? Она что, сумасшедшая? Испанские гостиницы будут закрыты на Рождество.
– Но, видимо, не эти. Это маленькие частные гостиницы, которые, как говорит Лиззи, называются „Posadas de Andalucia". Сын владельца покажет их Фрэнсис.
Барбара вцепилась в руку мужа.
– Так вот оно что! Вот почему она едет! Это из-за мужчины, этого испанца.
– Лиззи говорит, что вовсе не из-за этого. Она говорит, что спрашивала Фрэнсис, и та никогда раньше с ним не встречалась. Она просто уезжает. Бедная Лиззи, она так замучилась…
Барбара выпустила руну Уильяма. Она вдруг задумалась.
– Да. Конечно.
– Ты думаешь, что Фрэнсис убегает? – осторожно спросил Уильям.
– Убегает? От чего?
– От нас. От того, чтобы не плыть по течению, как мы.
– Глупости. Она ведет удачное дело. А тот, кто имеет собственное дело, не может просто плыть по течению.
– Я обещал, что ты перезвонишь Лиззи.
– Да, я слышала.
– Без Фрэнсис будет так непривычно, правда? Я хочу сказать, что мы еще ни разу в течение тридцати семи лет не праздновали Рождество без Фрэнсис…
– Со мной это было, в Марокко. Но, по большому счету, у меня в том году вообще не было Рождества.
– Ты тогда сбежала… Барбара прервала его:
– Не стоит делать скоропалительных заключений. Мы ведь не уверены, что Фрэнсис решилась на что-либо похожее. Я сперва позвоню ей, а уж потом Лиззи.
– Ее уже нет.
– Как это?
– Она улетела час назад. Прямо от Лиззи отправилась в аэропорт. Она оставила нам письмо.
– Как мелодраматично…
– Не более, чем убегать в Марракеш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104