– Я пойду к королю! – неожиданно сказала графиня.
– Миледи! Король вот уже несколько лет не принимает. Он болен. К тому же он давно перестал интересоваться делами государства.
– Я знаю, знаю, – у графини вырвался всхлип, – но что мне ещё сделать, как им помочь, – графиня упала на грудь Дюше и разрыдалась.
– Проклятье, – прошептал Дюше, пытаясь утешить графиню, – я предпочёл бы быть на месте вашего супруга, а не на вашем, ибо вы страдаете неизмеримо больше.
Оставим на время графиню и Дюше. Обратим свой взгляд на Шатле, крепость-тюрьму, построенную для содержания государственных преступников.
Именно сюда, на верхний этаж, поместили графа Арманьяка, Филиппа и Монтегю. С первых минут заточения мысль о побеге не покидала узников, однако они находились в Шатле, а это значило, что нечего было даже мечтать о побеге. Высокие каменные стены и железные двери не оставляли никакой возможности для побега. К тому же охрана на этаже, во внутреннем дворе и на стенах бдительно следила за поведением заключенных. Существовала надежда, что можно будет договориться с охраной, подкупить её, но она настолько враждебно относилась к узникам, что они вынуждены были и эту мысль отбросить. Всё, что им оставалось – это ждать. Что они и делали. Камера была довольно просторной. На полу лежала большая охапка сена, на которой почти всё время полулежали граф Арманьяк и Монтегю, размышляя о всевозможных способах побега. Филипп не участвовал в разговорах, больше того, он не произнёс ни слова с момента ареста. Целыми днями напролёт он, высунув голову из маленького окошка в камере, наблюдал за Сеной. Все попытки графа и Монтегю заговорить с ним заканчивались неудачей. Филипп упорно молчал. Но подавленным отнюдь не выглядел. Скорее это можно было назвать равнодушием. Если Филипп и был ко всему равнодушен, граф, ломая голову, искал выход, чтобы спасти жизнь сына, о своей жизни он не думал. Но, к его глубокому отчаянию, выхода не было. Они все, в том числе и Филипп – были обречены.
За день до казни Филипп по-прежнему смотрел, не отрываясь, в окно, а его отец с Монтегю в тысячный раз перебирали все возможности побега. Они вели приглушённую беседу, но Филиппа совершенно не интересовала эта беседа. Стража с утра вела себя непозволительно наглым образом. То и дело слышались оскорбления в адрес арестантов, которые приводили графа и Монтегю в ярость. Они вскакивали с места и, подскакивая к двери, громко кричали:
– Дайте нам меч и мы покажем вам, чего стоят ваши насмешки! Подлецы! Мерзавцы!
На один из таких порывов охрана с хохотом ответила:
– Лучше взгляните на своих друзей, они как раз проплывают мимо!
Услышав слова стражи, Филипп впервые отошёл от окна и присел на корточки в углу камеры, скрестив руки. Граф и Монтегю бросились к окну. У них почти одновременно вырвался крик ярости. Течение Сены несло мимо них десятки мёртвых тел.
– Они плывут все эти дни, – раздался тихий голос Филиппа.
Граф опустился на колени перед сыном.
– Господи, Филипп, все эти дни ты смотрел… слов не хватало, граф обнял сына. Филипп крепко обнял отца.
Монтегю тоже опустился на колени и, воздев руки, прошептал:
– Господи, не за себя прошу, а за Филиппа. Спаси ему жизнь, спаси… молю тебя, ибо только тогда я умру, зная, что ни один из врагов наших не уйдёт от наказания.
Утро казни неумолимо наступало. Отец и сын о чём-то тихо беседовали. Монтегю, поглощённый собственными мыслями о вечности, не слышал их. В одиннадцать часов двери камеры со скрипом отворились, пропуская священника в сопровождении стражи.
– У вас ровно один час, – предупредил стражник, затворяя за собой дверь.
Священник пристально оглядел приговорённых к смерти. Взгляд священника чуть дольше задержался на Филиппе. Через некоторое время после прихода священника раздался его негромкий голос:
– Я отец Себастьян, прислан исповедовать вас перед долгой дорогой к отцу нашему небесному. Дети мои, для вас настал час исповеди. Облегчите свои души перед длительной дорогой, дабы создатель наш всемогущий открыл перед вами двери царства своего и принял в свои объятия.
Ги де Монтегю опустился на колени перед священником.
– Раскайся в грехах своих, сын мой, облегчи душу, прими господа нашего в своё сердце. Благословляю тебя от его имени. Во имя отца! Сына! И святого духа!
Священник осенил Монтегю, чем немало удивил его.
– Я ведь ещё не начинал исповеди, святой отец!
– Ты чист душой и сердцем, сын мой, – и господь видит это!
– Надеюсь, – пробормотал Ги де Монтегю, начиная исповедь, – отец, я грешен. Я убивал людей, но никогда из личных выгод. Я изменял своей бедной жене, и в эту минуту раскаиваюсь в содеянном. Я был плохим отцом моему сыну. Я оставил его одного перед лицом коварных и могущественных врагов, и это тяготит меня, ибо я не смогу более служить ему защитой.
– Господь защитит, сын мой. Продолжай.
– Мне нечего добавить, святой отец. Я прожил тридцать пять лет, и прожил достойно.
Священник перекрестил Монтегю.
– От имени и во имя господа нашего отпускаю грехи твои, сын мой. Пусть мир и спокойствие воцарятся в твоей душе. Умри без страха, сын мой, ибо господь пошлёт своих ангелов навстречу тебе. Благословен будь. Именем господа нашего, Иисуса Христа, – священник вновь перекрестил Монтегю.
Монтегю поцеловал руку священника и, уже усаживаясь рядом с Филиппом, пробормотал себе под нос:
– Странный священник, клянусь честью!
– Во имя отца, сына и святого духа, – священник перекрестил графа.
– Святой отец, – мучительно заговорил граф Арманьяк, – я грешен, ибо обрекаю своего единственного сына на смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147