– Король! Фюрстенберг! Все! Все! Даже Вицтум и, кто знает, может, даже сестра моя родная, все сговорились против меня. Проведали, что ты, сударыня, красавица, а я дурень, и велели мне показать жену.– Кто же им рассказал обо мне? – спросила, все еще сохраняя спокойствие, Анна.Не в силах признаться, что сам он во всем виноват и теперь его ждет расплата, министр заскрежетал, зубами, затопал ногами и вскочил со стула. Но вдруг раздражение его как рукой сняло, он побледнел, стал холодным, язвительным.– Довольно, – заговорил он, понижая голос, – обсудим все хладнокровно. Чему быть, того не миновать. Я вызвал вас потому, что меня заставили это сделать, король так захотел, а Юпитер, как известно, поражает тех, кто дерзнет его ослушаться. Удовольствия для короля – превыше всего, королевскими стопами попирает он чужие сокровища и бросает их в навозную кучу, и тут, как от смерти, нет спасенья. – Гойм понизил голос и умолк, словно ожидая возражений. – Я побился об заклад с графом Фюрстенбергом, что ты, жена моя, красивей всех здешних красавиц, которые пользуются влиянием при дворе. Ну не дурень ли я? Скажи мне это в глаза, разрешаю. Пресветлейший государь сам вызвался быть нашим судьей. Я выиграю тысячу дукатов.Анна сдвинула брови, отпрянула от Гойма, с величайшим презрением глядя на него.– Какое вы ничтожество, граф, – вскрикнула она в гневе. – Как? Вы держали меня, словно невольницу, взаперти, отказывая даже в воздухе и свете, а теперь выводите, как комедиантку, на сцену, чтобы я выиграла вам пари блеском глаз и улыбками. Какая беспримерная подлость!– Не щади меня, не скупись на выражения, говори, что хочешь, – промолвил с горестью Гойм, – я стою этого, заслужил. Самой тяжкой кары мало, чтобы наказать меня. Я обладал чудеснейшим в мире созданием, оно цвело и улыбалось только для меня, я был горд и счастлив, но дьявол попутал меня, потопил мой разум в вине.Гойм заломил руки. Анна молча смотрела на него.– Я еду домой, – заявила она, – здесь я не останусь, мне было бы стыдно самой себя. Лошадей, карету!Она бросилась к дверям. Гойм стоял, горько усмехаясь.– Лошадей! Карету! – повторил он. – Ты не понимаешь, верно, где находишься, в каком окружении. Ты – невольница и не можешь ни шагу ступить отсюда, вероятно, даже у дверей дома стоит сейчас стража. Вздумаешь бежать, драгуны схватят тебя и вернут силой; никто не осмелится отвезти тебя обратно, никто не дерзнет прийти тебе на помощь. Ты и понятия не имеешь, куда попала.Графиня заломила в отчаянии руки, Гойм смотрел на нее с каким-то смешанным чувством; ревность была в его взгляде и жалость, боль, издевка и беспокойство.– Выслушайте меня, – сказал он, слегка коснувшись ее руки, – быть может, все еще не так страшно. Будем хладнокровны и рассудительны. Гибнут те, кто хочет погибнуть. Вы же, если захотите, можете казаться не столь красивой, можете сделаться неприятной, суровой, отталкивающей, можете, чтобы спасти себя и меня, даже стать отвратительной.Гойм понизил голос.– А знаешь ли ты, сударыня, нашего всемилостивейшего повелителя короля Августа? – спросил он со странной усмешкой. – Это самый благородный, самый щедрый государь, он сорит золотом, которое я, акцизный, выжимаю из заплесневелого хлеба бедняков. Нет ему равного по великодушию и по тому, как неутомимо жаждет он дорогих и диковинных развлечений. Ему ничего не стоит сломать подкову и сломать женщину, а потом швырнуть их оземь; ничего не стоит сегодня заключить в Кенигштейн канцлеров, которых только вчера он обнимал. Добрый и милостивый государь, он улыбается тебе до последней минуты, чтобы усладить твою участь перед эшафотом. Он человек сердобольный, но не дай бог ему воспротивиться.Гойм говорил все тише, тревожно поводя вокруг глазами.– Знаешь ли ты нашего государя? – О, это очень любопытно, – продолжал министр шепотом, – он любит женщин все новых и новых, как тот дракон в сказке, пожиравший девушек, которых перепуганные жители доставляли ему в пещеру. Кто перечтет его жертвы? Ты, может быть, слышала их имена, но, кроме тех, что всем известны, втрое больше давно забытых. У короля странные вкусы и наклонности, день-другой он влюблен в шелка и атлас, но, когда они приедаются ему, он не прочь поохотиться и за лохмотьями. Люди знают трех побочных королев, я могу насчитать их двадцать. Кенигсмарк еще красива, Шпигель вовсе не стара, а княгиня Тешен пока в милости, но все они надоели ему. Он ищет, кем бы еще поживиться! Хороший государь! Милосердный государь, – продолжал Гойм, смеясь, – ведь надо же ему поразвлечься, для того он и на свет родился, чтобы все было к его услугам; красив, как Аполлон, силен, как Геркулес, сладострастен, как Сатир, и грозен, как Юпитер.– Зачем ты мне все это рассказываешь? – возмутилась Анна. – Неужели ты считаешь, что я так низко пала, что по первому кивку государя могу сойти со стези добродетели? Плохо же ты меня знаешь! Это оскорбление!Гойм посмотрел на нее с состраданием.– Я знаю мою Анну, – возразил он с усмешкой, – но я знаю двор, знаю монарха и знаю силу его соблазна. Если бы ты любила меня, я был бы спокойней.– Я дала клятву в верности, этого достаточно, – гордо произнесла женщина, – ты не завоевал моего сердца, но у тебя есть мое слово, а слово крепче, чем сердце, ибо сердцу своему я не хозяйка, а слову – королева. Такие, как я, не нарушают клятвы.– Нарушают, соблазнившись блеском короны, – сказал Гойм, – княгиня Тешен знатная и гордая дама.Анна презрительно повела плечами.– Я могу быть женой, но никогда не буду любовницей, – воскликнула она. – Позором я себя не покрою.– Позор жжет лишь мгновение, – сказал Гойм, – а потом рана затягивается и не болит, только клеймо остается навеки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18