Боб от удивленья даже слегка пригнулся, когда увидел выходящую из машины Хансена юную, длинноногую, стройную девушку. Ее белокурые волосы развевались на ветру и закрывали лицо, словно вуалью.
Хаферкамп подбежал к своему племяннику. Гроб еще стоял в часовне. Из ее открытых дверей доносились звуки органа – прелюдия Баха, выбранная Хаферкампом. Бах всегда хорош и торжествен. Тот, кто послушает Баха, уже не сможет быть революционером.
– Не выставляй себя напоказ так провокационно! – зашипел Тео на Боба. – Это тебе не вечеринка, а чертовски грустный день! Если уж у тебя вместо сердца кусок дерьма, сделай хотя бы траурное лицо. От тебя этого ждут!
Боб Баррайс цинично улыбнулся. Потом он напустил на себя скорбную мину и сразу постарел на несколько лет. Тео Хаферкамп пораженно уставился на племянника.
– Высший пилотаж, – проговорил он, заикаясь. – Во всяком случае, притворяться ты умеешь виртуозно.
Боб пожал плечами, отделился от своей красной машины и встал рядом с Хаферкампом. Медленно и размеренно продвигались они, истинные хозяева Вреденхаузена, сквозь толпу молчаливых людей – на семьдесят процентов зависящих от жалованья – к могиле. В море людей образовался проход, и Хаферкамп, разбиравшийся в литературе, невольно вспомнил «Вильгельма Телля»: «По этому ущелью он поедет…» Где был Телль – Эрнст Адамс? В какой засаде сидел и ждал своего часа, чтобы выстрелить в Геслеров– Баррайсов?
У могилы члены городского совета и бургомистр поприветствовали Баррайсов. Потом все проникновенно замолчали, так как от часовни приближалась процессия с гробом.
Впереди шел священник, за ним делегация с флагами. Шестеро молодых мужчин в белых шлемах несли тяжелый дубовый гроб. Все выглядело торжественно, даже красиво. Это была хорошо продуманная церемония.
За гробом шел один Эрнст Адамс.
Никого не было рядом с ним, даже от поддержки священника он отказался. Одиноко вышагивал он за своим мертвым сыном в старом, поношенном, лоснящемся костюме, с обнаженной головой и не сводил глаз с гроба. Жители Вреденхаузена смотрели на него, как на ископаемое, где-то в толпе заплакала женщина, брошенный кем-то букет цветов упал на гроб. Это был вызов, и каждый это знал, все посмотрели в сторону Баррайсов, но это был анонимный вызов, не больше чем жужжание мухи, прежде чем ее прихлопнут.
У могилы шестеро в белых шлемах поставили гроб на землю. Священник начал читать проповедь. Он говорил о любви Всевышнего и о том, что Бог рано забирает к себе того, кого любит. Судя по его словам, все старые люди не пользовались особой любовью Господа… ни Рокфеллер, ни Аденауэр, ни папы, ни кардиналы. Но когда умирал девяностолетний, тот же священник говорил у могилы: «Бог даровал ему долгую, наполненную жизнь как свою высшую милость!» Здесь у церковнослужителей явное несоответствие…
Эрнст Адамс вытерпел проповедь, которая излилась на него как апрельский дождик. Певческий кружок он тоже проглотил, потому что они пели церковную песню. Но, когда к могиле подошел представитель автоклуба, он загородил ему дорогу и сказал:
– Ну а теперь хватит! Я был единственным, кто по-настоящему знал моего сына. И я знаю, что все это ему бы не понравилось! Меньше всего он хотел умирать в раскаленном железном ящике на скале, где он ничего не потерял!
У Тео Хаферкампа на лбу выступил пот. Он подтолкнул стоявшего рядом доктора Дорлаха.
– Сделайте что-нибудь, – прошептал он. – Сейчас начнется! Скажите певческому кружку, чтобы они еще раз спели!
– Сейчас мы уже ничего не сможем предпринять, – невозмутимо зашептал в ответ доктор Дорлах. – Только потом. Мы сможем объявить старого Адамса невменяемым. Но все это потом…
– Моему мальчику пришлось умереть, – произнес громко Адамс над сотнями голов, и стало так тихо, как и должно быть на кладбище. – Он сгорел как жертва страсти к рекордам другого человека. Этот другой был его другом. Мой мальчик восхищался им и все же боялся его, он ненавидел быстрые машины и тем не менее участвовал во всех ралли. Он стремился только к прекрасному, а стал жертвой необузданной дикости.
– Теперь вы должны что-то сделать! – зашипел Хаферкамп и снова толкнул доктора Дорлаха.
– Адамс уже делает все за нас. То, что он говорит, можно будет легко интерпретировать как помешательство.
Эрнст Адамс повернулся. По другую сторону могилы стоял Боб Баррайс, элегантный, в черном костюме на заказ, с черными перламутровыми пуговицами. На серебристом галстуке была приколота большая черная жемчужина. Блеск другого мира, о котором Вреденхаузен узнавал только из газет, засиял над гробом. Старый Адамс протянул руку и указал на Боба.
– Вот он стоит! – крикнул он. – И я спрашиваю его: может ли он поклясться перед Богом, перед этим гробом, на кресте, что мой мальчик один во всем виноват? Что случилось той ночью, Боб Баррайс? Вот лежит твой мертвый товарищ. Ты помнишь, как он сгорел?
– Довольно! – произнес доктор Дорлах почти торжественно. – Я требую в последующем психиатрической экспертизы и изоляции старика.
– Но скандал уже произошел! – У Хаферкампа от ярости почти пропал голос.
– Он только укрепит ваши позиции. – Доктор Дорлах тонко улыбнулся. – Если на вас нападает сумасшедший, на вашей стороне всегда сочувствие большинства.
Боб Баррайс смотрел на старого Адамса со злобной усмешкой. Помнишь ли ты, как он сгорел… Еще бы он этого не помнил! Эти глаза Лутца, его широко раскрытый рот, крик: «Помоги же мне, помоги мне! Боб! Боб! Я горю! Вытащи меня! Боб!» И потом языки пламени, поглотившие его, сомкнувшиеся над ним, как желтые, бьющие друг в друга ладоши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121