толковали о покушении на вашу жизнь в Шенбрунне.
– Напрасно беспокоились о таких пустяках, – поспешно ответил Наполеон. – Впрочем, тут есть доля правды. Я находился в Шенбрунне, где было большое стечение народа. Публика хотела полюбоваться нашими прекрасными победоносными войсками. Вдруг возле меня очутился молодой человек, которого я и сам приметил, потому что он много раз старался пробраться ко мне. Он размахивал бумагой, бывшей у него в руке; вероятно, то была какая-нибудь просьба. Однако Раппу что-то показалось подозрительным в его манере. Незнакомца схватили, обыскали и нашли при нем длинный нож без ножен.
– Это оружие предназначалось для вас, ваше величество?
– Да, арестованный сознался. Я допросил его сам и велел Корвизару освидетельствовать этого субъекта, предполагая, что он сумасшедший. Его имя Стаапс, он сын протестантского пастора из Эрфурта. Этот жалкий чудак говорил спокойно. На мой вопрос он ответил, что действовал один, без сообщников. Я полагаю, что он принадлежал к обществу филадельфов, последователи которого поклялись умертвить меня или дать убить самих себя. Ну что ж, это профессиональные опасности, сопряженные с должностью правителя! В Париже совершенно напрасно тревожатся из-за таких ребячеств!
– Это оттого, что ваша жизнь так драгоценна, ваше величество!
– Да, – продолжал Наполеон после минутного раздумья, – мне надо жить. Если бы я исчез, сраженный слепой пулей или глупым кинжалом, что сталось бы с делом рук моих, с моей Францией? Все рухнуло бы со мной. Я строил на песке, Камбасерес, и пора, если мы люди мудрые, даровать империи более прочные основы.
Государственный канцлер скорчил гримасу.
– Ваше величество, вы желаете иметь наследника. Я не имею в виду напомнить вам это желание, а только позволю себе заметить следующее: не говоря уже о неблагоприятном впечатлении, какое произведет в народе ваш насильственный разрыв с императрицей, это дело не обойдется без вмешательства духовенства, которое возбудит против вас общественное мнение.
– Я приведу наше духовенство к повиновению, как сумел удержать в границах папу! – надменно возразил Наполеон.
– Во всяком случае, ваше величество, остерегайтесь религиозных осложнений; если вы женитесь на католической принцессе, от вас потребуют расторжения тайного брака, совершенного накануне коронации.
У Наполеона вырвался жест досады.
– Этот брак недействителен, – сказал он, – не были соблюдены формальности.
– Однако вы соединились церковно в момент коронования. Без этой церемонии папа Пий Седьмой не соглашался на коронацию.
– Это правда! Феш обвенчал меня и Жозефину тайно в одной из комнат Тюильри, но без свидетелей. Это была пустая формальность из любезности, чтобы успокоить сомнения папы. Тут не было согласия; я только подчинился необходимости. Это подобие церковного брака не может послужить препятствием. Во всяком случае слишком поздно поднимать это возражение. Духовный суд и государственный совет разберут настоящее дело. Я призвал вас, Камбасерес, чтобы попросить о помощи. Подготовьте императрицу к важному разговору со мной о предмете, на который вы должны намекнуть ей заранее.
Камбасерес поклонился и, уходя от императора, пробормотал про себя:
– Он не хотел ничего слушать; его решение принято. Он поссорится с Россией, и мы заключим австрийский союз, иначе говоря, восстановим против себя всю Европу, и не пройдет трех лет, как нам придется разделываться с нею! Бедный император! Бедная Франция!
И Камбасерес с тяжелым вздохом, скорбно пожимая плечами, отправился на половину Жозефины.
V
Императрица уже давно готовилась к удару, который должен был так жестоко поразить ее. Хотя она и вытребовала у кардинала Феша формальное свидетельство о своем духовном бракосочетании, но Для поддержки своего звания супруги более полагалась на привязанность Наполеона, искреннюю и неизменную, чем на документы. Однако после романа с красавицей полькой и тесной близости между ней и императором в Шенбрунне могла ли Жозефина быть уверенной в том, что сердце Наполеона принадлежит ей по-прежнему?
Предупрежденная государственным канцлером, она явилась к супругу вся дрожа, со слезами, готовыми брызнуть из ее прекрасных, томных глаз.
Между супругами разыгралась короткая и мучительная сцена.
Дело происходило после обеда 30 ноября 1809 года, когда подали кофе, Наполеон сам взял чашку, которую поднес ему дежурный паж, и подал знак, что желает остаться один. Царственная чета в последний раз осталась наедине.
Наполеон высказал свое решение в коротких словах, стараясь казаться хладнокровным. Он кратко объяснил, что интересы государства требуют продолжения его рода, и по этой причине ему следует расторгнуть свой брак, чтобы заключить другой. Жозефина пробормотала несколько слов, напоминая о том, как она любила своего Бонапарта, как он платил ей взаимностью, и попыталась возбудить его нежность, напомнив о минутах блаженства, сладостных часах тесной близости, пережитых ими. Тут Наполеон резко перебил ее, опасаясь поддаться овладевавшему им волнению. Он чувствовал, что слабеет, и поспешил защититься жестокой, безжалостной фразой:
– Не пытайся растрогать меня, не рассчитывай повлиять на мое решение. Я не разлюбил тебя, Жозефина, но политика требует, чтобы мы расстались. У политики нет сердца, у нее только голова!
При этих словах Жозефина с громким криком упала без чувств.
Дежурный камер-лакей, стоя за дверью, хотел войти, думая, что императрице дурно, но не решился нарушить интимный разговор между супругами и сделаться очевидцем тяжелой сцены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38