XII
На ферме в Торси мать Жана Соважа хлопотала по хозяйству. Трудолюбивая, очень проворная, несмотря на свои почти шестьдесят лет, она с уже давно избороздившими лицо морщинами, с кожей, сожженной солнцем, покрасневшей от восточных ветров, казалась все-таки старше своего возраста.
Раздавая корм домашней птице, она все время обращалась к своей снохе Огюстине, которая готовила полдник для двух юнцов, ожидавших его с аппетитом. Это были сын Сигэ и сын Жана Соважа.
– Я ничего не слышу, – ворчала старуха, качая головой, – а ты, Огюстина? Да послушай же хоть немножко!
Тогда Огюстина дергала почернелый крюк для котла, отодвигала чугун, кипевший на просторном очаге, раскаленном топившимися дровами, и выходила со двора. Дойдя до изгороди, отделявшей большую дорогу, она с неподвижным лицом беспокойно прислушивалась в направлении к Арси. Оба юнца, не двигаясь, с разинутыми ртами следили за ней, явно заинтересованные. Прождав несколько минут, Огюстина возвращалась к своей кухне.
– Пушек не слышно, – говорила она, – верно, это будет не сегодня… – И она покорно принималась за свое дело, резала ломти хлеба для супа, приговаривая со вздохом: – Что-то делает теперь мой муж? А что если с ним случится несчастье? О, мой бедный Жан! Он такой храбрый! Такой неосторожный!
Старуха продолжала молча наделять пищей население птичника, повторяя каждый раз, как ей приходилось останавливаться, чтобы набрать из ящика новую пригоршню овса:
– Ах, если бы Наполеон был здесь! Это было бы спасением!
Утро прошло без тревоги. Около двух часов обе женщины были испуганы криками, донесшимися из деревни, смутным говором многих голосов и раздавшимся вдали топотом конских копыт. Послышались неясные восклицания:
– Вот они! Это они!
– Казаки! Спасайтесь! – закричала Огюстина.
Она поспешно схватила обоих детей и обняла их, словно хотела защитить от пик всадников, вторгшихся в деревню.
– Это не казаки. Прислушайся-ка, дочка! – сказала старуха, и ее лицо озарилось мстительной радостью. – Разве не слышишь! Кричат: «Да здравствует император!» Это он! Это Наполеон! Он идет к нам на помощь! О, теперь-то уймут наших врагов.
Земля гудела от лошадиного топота. Всадники приближались. Изумленная Огюстина стояла на пороге; старуха неподвижно остановилась посреди двора, окруженная птицами, отнимавшими друг у друга зерна, и словно в экстазе прислушивалась к все приближавшимся ритмическим звукам скачущей конницы, гордясь верностью своего слуха.
«Только бы мне удалось увидеть Наполеона», – думала она.
Мальчики, уже не испытывавшие страха, бросились на двор и повисли на перекладинах плетня. Вдруг они закричали:
– Это он! Это он! Он идет сюда!
И, соскочив со своего наблюдательного пункта, они быстро вынули доску из подворотни, открыли ворота и вытянулись рядом с ними, как на карауле, приложив руки к шапкам, как делали это на их глазах солдаты при встрече с начальством на большой Трауской дороге, на этом пути стольких армий – дружеских и вражеских.
Среди бряцанья оружия, топота скакавших и быстро осаживаемых лошадей появился Наполеон и сказал, указывая на ферму:
– Войдем сюда!
Мамелюк Рустан выехал вперед и взял поводья серой лошади, на которой ехал император. На Наполеоне был его традиционный костюм дней славы – форма полковника стрелкового полка, а именно: серый редингот и маленькая шляпа. За ним следовало несколько офицеров, небольшой эскорт из стрелков и один генерал – Себастьяни, а на некотором расстоянии, отдавая приказания полуэскадрону польских улан, которым поручалась охрана фермы, намеченной Наполеоном для своей главной квартиры и, вероятно, для ночлега, остановился славный маршал Франции Лефевр, герцог Данцигский, командовавший старой гвардией.
Эскорт и офицеры остались на улице и занялись поиском квартир у жителей деревни. Наполеон, маршал Лефевр, генерал Себастьяни и адъютанты сошли с коней и остались на дворе фермы. С обеих сторон изгороди были расставлены часовые.
Наполеон вошел в кухню в своей обычной резкой манере: он везде чувствовал себя, как дома.
– Я сегодня ночую у вас, матушка, – сказал он старухе. – О, не беспокойтесь! Я не взыскателен! – Он толкнул дверь и, заглянув в комнату Жана Соважа с безукоризненно чистой постелью, прибавил: – Здесь я буду спать! Есть у вас лишний тюфяк? Бросьте его вот там на полу, поперек двери, это для Рустана.
И он указал на своего мамелюка, тюрбан которого, украшенный султаном, пышные шаровары, кривая сабля и пистолеты с резными ручками привели в совершенное недоумение обоих мальчиков.
Выбрав таким образом себе помещение, Наполеон обернулся к Огюстине, которая, дрожа, ожидала его приказаний.
– Вы дочь этой храброй старушки? Замужем? Это ваши дети? Где ваш муж? – быстро спросил он.
Огюстина ответила:
– Мой муж, Жан Соваж, ушел сегодня… с другими здешними… в сторону Торси, они там, на ферме «Божья слава». Утром говорили, что там неприятель.
– Папа взял с собой ружье, – сказал старший из мальчиков, храбро выступая вперед, – чтобы убивать врагов.
– Он сказал, что принесет нам пики и меховые шапки и повесит их над камином, – прибавил второй мальчик, вовсе не желавший позволить брату одному завладеть рассказом об отцовских подвигах.
– Вижу, что все вы храбрые люди и добрые французы, – сказал император, – и что случай благоприятствовал мне, приведя меня к вам. А теперь скорее поставьте мне стол тут, на кухне!
– Ваше величество, вы желаете кушать? – робко спросила Огюстина. – У нас ведь почти ничего нет.
И она смущенно указала на котелок, кипевший на огне.
– Стол!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55