– Нет, я должен видеть ее сейчас же, мне нужно поговорить с ней! – настаивал раненый.
– Будь благоразумен, мой друг, успокойся! Ты ранен очень легко; твое положение неопасно!
– Нет, не говори, я не ошибаюсь; мой счет с жизнью покончен. Ты увидишь Огюстину и все расскажешь ей. Люби ее, она любит тебя тоже. Она осталась тебе верна!
– Что ты говоришь, Жан? Ты огорчаешь меня. Не болтай пустяков.
– О, нет. Это не пустяки. Я знаю, что говорю. Ты счастливее меня. Уверяю тебя, что я погиб. Видишь ли, так как ты не понимаешь сам, я должен открыть тебе тайну, – сказать то, о чем хотел умолчать… – Вдруг тело Жана затрепетало от судорог и руки вытянулись. – Воды! – пробормотал он слабым голосом.
Сигэ приподнял его голову и поднес к губам товарища стаканчик воды с легкой примесью водки.
Раненый схватил дрожащими руками стакан и не мог оторваться от него. Его глаза горели лихорадочным огнем.
Пушки замолкли. Национальная гвардия возвращалась обратно. В битве произошел перерыв. Защитники Парижа были на время победителями. Маршал Монсей во главе рациональной гвардии оттеснил пруссаков к Сен-Дени и захватил нескольких пленных.
Ла Виолетт, завидев Жана Соважа с Сигэ, поспешил к ним. Его сияющее лицо померкло, когда он взглянул на лицо раненого.
– Бедный Соваж, ему очень плохо! – с грустью прошептал он.
– Не знаю, что с ним делать, – сказал Сигэ, бережно опуская на землю голову товарища, – ведь нельзя оставлять его здесь! Нужно поместить его в ближайшую амбулаторию, – продолжал Сигэ, – он хочет, чтобы его отнесли домой, и, кроме того, желает видеть сейчас же Огюстину. Я думаю, лучше сделать это завтра.
– Нет, нет, я хочу сейчас же домой, – прервал его Жан Соваж, с большим усилием произнося слова.
Он ничего не прибавил, но его взгляд был так властен, в нем отражалась такая непоколебимая воля, что ни ла Виолетт, ни Сигэ не решались противиться Жану. Они нашли носилки и положили на них раненого. Ла Виолетт был очень взволнован и обеспокоен тем, что должно было произойти. Он дал адрес жены Жана Соважа и ломал себе голову над вопросом, как не допустить неизбежной встречи Огюстины и Сигэ.
Чтобы сделать это свидание по возможности менее тяжелым, необходимо было по крайней мере предупредить Сигэ. Ла Виолетт ясно видел, что Жан Соваж ничего не сказал товарищу об ужасной действительности. Что произойдет, когда Огюстина очутится перед своим настоящим мужем, почти мертвецом, и бывшим, которого она считала умершим? А он оказался живым и собирался предъявить свои права мужа.
XVIII
Огюстина терпеливо ожидала возвращения мужа и ла Виолетта в своей квартире на улице Бобур. Но ее сердце начинало предчувствовать что-то недоброе: уже давно прошел час обеда, а мужчины все еще не возвращались, хотя они и обещали ей, что не оставят ее одну. Что же случилось с ними?
Она подходила к окну и подолгу всматривалась в черные стены, окружавшие двор и превращавшие ее в узницу страхов и предчувствий. И ее сердце мучительно сжималось, а на главах выступали слезы.
На улицах Парижа так же, как у застав и даже в окрестностях, наводненных неприятелем, повсюду сновали вооруженные люди, волновавшиеся и готовившиеся к бою.
Огюстина с горечью вспоминала свои опасения, испытанные во время немецкой кампании, когда маршал Лефевр увел с собой ее мужа Сигз. Как мучили ее тогда дурные предчувствия! Она чувствовала себя вдовой уже с того момента, когда рассталась с первым мужем. Сколько слез пролила она, когда ей объявили о смерти ее дорогого Сигэ! И вот теперь судьба заставляла ее переживать те же опасения, ее преследовала та же участь.
И бедная женщина не могла отделаться от навязчивого предчувствия, что с минуту на минуту сюда придет кто-нибудь с известием о ранении или смерти Жана Соважа или его принесут сюда истекающего кровью, пронзенным казацким копьем.
Все существо Огюстины протестовало против этих предчувствий, но в тяжелом одиночестве ожиданий черные мысли одолевали ее. Ведь она не знала решительно ничего о том, что делается на улицах, в каком положении и взаимоотношении находятся обе армии.
И эта тишина, это отсутствие Жана Соважа и ла Виолетта становились все более и более необъяснимыми, волнующими.
Нет, надо было выйти из дома, ходить, говорить, узнать что-нибудь! Она сумеет сама разобраться в спутанном лабиринте парижских улиц, расспросить дорогу, а, быть может, пушечная пальба поможет ей ориентироваться. Ей хотелось снова увидеть Жана Соважа, сейчас же, немедленно, быть рядом с ним, ухаживать за ним, спасти его, если он ранен. Она будет держаться вблизи от него, будет сражаться бок о бок с ним, если это понадобится. Разве женщины не бывали солдатами? И она уже упрекала себя, зачем отпустила его одного без себя. Нечего было слушать ла Виолетта, который уговорил ее скрыться в центре города и отодвинуться подальше от застав, где на карту военного счастья в данный момент ставились вся Франция, французы и их судьба.
Огюстина встала, полная решимости.
Она хотела идти, но юбка не пустила ее: маленькие ручки крепко вцепились и не пускали ее. Это были ее дети, которые сквозь дрему тесно прижимались к ней. Один из мальчиков открыл глаза.
– Мамочка, не уходи! – сказал он. – Не оставляй нас одних, я боюсь. А где папочка?
– Он сейчас придет, моя крошка! – ответила Огюстина, склоняясь к ребенку и целуя его. – Надо быть умником и спать. Смотри, какой умник брат!
Она начала нежно укачивать крошку, положившего свою головку к ней на руки, и ласками и поцелуями заставила его заснуть. Вскоре мальчик опять задремал.
Когда дыхание спящего ребенка стало легким и почти незаметным, что свидетельствовало о глубоком сне, то мать осторожно снесла его на кровать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55