– А в Минске вы давно были?– Недавно. – Геннадий задержался возле небольшой скульптурной фигуры слепого мальчика, стоящей у обочины аллеи. В руках мальчика была закрытая жестяная с прорезью коробка.– Сбор пожертвований в пользу слепых детей, – объяснил Сергей.– Вот как… здесь много слепых детей?– Право не знаю, – ответил Сергей, – такие сборщики расставлены во многих местах.Геннадий достал из кармана несколько мелких монет, протянул на ладони Сергею.– Это сколько?– Шиллинг достаточно. – Сергей выбрал одну монету. – Так вы недавно были в Минске? Ну, как он, строится?– Прекрасно, совсем новый город, светлый, просторный, я покажу вам фотографии, а сейчас… знаете…– Да, да, – понял Сергей, – это я так. Пойдем дальше.Но Геннадий не ждал приглашений. Нырнув в толпу гуляющих, он сошел с края тротуара на мягкую, как бы проселочную дорожку, по которой гарцевали две всадницы.Пожилая стройная леди, в тонких сапожках, тугих бриджах и песочного цвета жакете, сидела в седле ровно, словно на параде, высоко подняв небольшую, аккуратно причесанную голову, украшенную маленькой черной шляпкой. Сдерживая рослого гнедого коня, леди изредка оглядывалась.Вслед за ней, верхом на упитанном пони, скакала девочка в шляпе-амазонке и таком же, как у матери, костюме.Геннадий залюбовался этой парой и вдруг услышал непонятные ему крики:– Кэафул!– Би кэафул! – Осторожно!Кто-то потянул его за рукав. Геннадий едва успел отскочить.Кавалькада мужчин и женщин в костюмах прошлого века промчалась мимо, обдав его пылью и комками сбитой земли. На тротуаре негромко засмеялись. Сергей увел Геннадия в сторону.– Это дорожка не для пешеходов, – недовольно и вместе с тем как бы извиняясь за происшедшее, объяснил Сергей. – Они слишком богаты, чтобы замечать того, кто внизу.– Словно они сошли со старых картин, – без оттенка обиды ответил Геннадий, отряхивая пиджак, – как в кино.Вверху послышался характерный свист быстрых крыльев. Геннадий удивленно поднял голову. Стайка шилохвосток пронеслась над деревьями.– Утки? – не веря своим глазам, спросил Геннадий. – Дикие утки?– Самые настоящие, – подтвердил Сергей, – и кряквы, и шилохвость, и королевские лебеди. Вон посмотрите.На небольшом пруду, вокруг которого росли многолетние деревья, плавали стаи птиц.Конечно, жителю полесского городка, привыкшему к необозримым охотничьим угодьям, любопытно встретить в центре шумного города редкую птицу – лебедя или пугливую крякву. Встретить не в зоопарке, а на воле, среди кустов и деревьев, напоминающих вербы над Припятью. Геннадий смотрел на плавающих в заводи пруда диких птиц, и, быть может, они более, чем чужой, праздничный город, напомнили о том, как он далек от дома. А быть может, он еще не вспомнил о доме, так недавно покинутом, просто остановился передохнуть у тихого места.Он даже предложил:– Давайте посидим здесь минутку.Сергей же понял это по-своему. Он обрадовался возможности спокойно поговорить с любознательным парнем, попробовать открыть ему то, что скрыто за праздничным цветением весны.С чего начать? Да хотя бы с птиц. Видать, это они навели Геннадия на раздумье.– Сегодня теплый день и праздник, – начал он, садясь на скамейку у самой воды, – вон сколько ребятишек с корабликами, а в будни, да еще когда идет мелкий дождь, здесь никого нет, и, знаете, некоторые уголки тогда напоминают наши лесные озера…– Да, – согласился Геннадий.– Только это бывает не часто и ненадолго, – продолжал Сергей. – Уж очень любят англичане кормить птиц. Подойдет этакая старая леди или джентльмен с зонтиком, принесет пакетики с крошками хлеба, и все разрушается.– Почему?– Не знаю, но у меня так получалось не раз, задумаешься на минутку, а тут они, и дикая кряква становится нищей-попрошайкой, шум леса превращается в рокот машин, а заря – в отблеск световой кинорекламы.– И что же? – Геннадий с любопытством посмотрел на Сергея. – Парк остается парком. Чего же вы хотели? А мне, например, нравится, что здесь много птиц, привыкших к людям.– Вначале мне тоже нравилось, – с улыбкой сказал Сергей. – Но пусть не умиляет вас привычка пернатых к шумному городу. Я вот о чем думал: конечно, никто их здесь не обидит, не убьет из-за куста. Их кормят, не заставляя летать на жировки, ни даже нырять… Они такие тучные, такие благополучно-сытые… Погодите, погодите, вы всмотритесь в них. Разве охотнику – любителю природы – не оскорбительно видеть, как сравнялась эта вольная птица с обывателем-эмигрантом, осевшим в Англии? Вон, вышла на берег парочка… та же манера прогулки, то же безразличие к другим и желание вырвать для себя получше кусок. Они утратили гордость независимой жизни и, подделываясь под истинных британцев, не стесняясь, едят из рук хозяев. Это всегда нравилось англичанам – подкармливать покоренных. Посмотрите, как ожиревшие кряквы, шлепая плавниками, выходят на шершавый асфальт дорожки и, бормоча, наверняка уже по-английски, «тенк ю», выпрашивают куски мягкого, как вата, британского хлеба…Геннадий засмеялся.– Не похоже «тенк ю», не похоже. Скорее утки говорят «зря-зря», зря вы приписываете птицам то, что принадлежит только людям, да и то не многим… Я думаю, у птиц другие пороки.– У английских одинаковые, – тоже смеясь, ответил Сергей. – Нет, правда, иногда даже противно. Придите вы сюда рано утром или на вечерней заре, знаете, что увидите? Отяжелевшие, пестрые селезни, шипя от страсти, гоняются за утицей, а на скамейках сидят пожилые джентльмены и держат пари. Ставят по шиллингу за своего селезня. Разве это похоже на ту яркую, весеннюю любовь, которую вы наблюдали сквозь маленькое окошко охотничьего шалаша?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67