– Это не разговор, а формальный вызов мой г. Мартенсу.– Позвольте… Я не допускаю… Сегодня здесь ни о чем ином речи не может быть… Пожалуйте, господа. Двое пожалуйте со мной заряжать пистолеты, а двое других останутся каждый при своем друге при разде-аньи. Комнаты вам известны.– Не забудьте, г. Мартенс, завтра в полдень, – произнес Шумский, вставая.– Я принимаю это как странную выходку, – отозвался Мартенс, – так как через полчаса вы можете быть уж сами…– Полноте! Прошу вас! – воскликнул Бессонов. – Требую, наконец! В качестве хозяина и посредника. Пожалуйте! Пожалуйте!..Все двинулись. Ханенко и Мартенс последовали за хозяином в его кабинет; фон Энзе с Биллингом вышли в другие двери. Шумский и Квашнин последовали за ними, но повернули по коридору. Каждому из противников была приготовлена отдельная горница, чтобы раздеваться. XXXV Хозяин дома и два секунданта молча и сумрачно занялись заряженьем шести пистолетов. Бессонов стал вдруг особенно угрюм при виде целой батареи оружия…– Да, надумали… Шесть выстрелов! – выговорил он, наконец. – В кукушке обыкновенно палят по одному разу…– Зато ничем всегда и кончается, – отозвался Мартенс задумчиво. – А вот зачем дали право сидеть им сколько угодно…– Зато и мы посидим в крепости за это ихнее сиденье, – пошутил Ханенко.– Ну, это уж дело второстепенное, капитан, – заметил Бессонов. – Что думать о себе, когда тут через полчаса может быть человек опасно, а то и смертельно раненый. Да… Вот еще забыл… Надо, господа, кинуть жребий – кому начинать первому кричать.– Палить? – спросил Мартене.– Нет. Кричать… Пальба дело пустое. Тут от крика зависит многое…– Я полагаю это все равно, – нерешительно произнес Мартенс.– Нет, далеко не все равно, – заметил Ханенко. – Я так смекаю, что третий крик…– Вот, вот… – воскликнул Бессонов. – К этому я и вел. Не важно кто крикнет первый, кто второй… Важно, что первому придется кричать в третий раз. Третье подавание голоса – самое бедовое.– Почему же… – спросил Мартене. – Объяснитесь. Я не понимаю. Можно крикнуть, будучи рядом с противником?– Разумеется, – отозвался Бессонов. – Крикнет на подачу руки, а ему пулю в лоб. Это надо будет решить жеребьем.– А предоставить в третий раз кричать тому из двух, кто пожелает.Ханенко так громко рассмеялся на предложение немца, что тот даже окрысился.– Что вам смешно, г. капитан?– Да так-с… Уж очень чудно. Предоставлять право человеку добровольно получить пулю в лоб.– Да, – ухмыльнулся и хозяин, – этак пожалуй оба долго просидят после первых двух выстрелов. Нет, нужен черед по жеребью. Обязательство крикнуть третьему.Между тем фон Энзе с Биллингом в одной горнице, а Шумский с Квашниным в другой занялись простым делом. Поединщики раздевались, то есть снимали с себя все, кроме нижнего белья, и, разумеется, оба разулись. Не только их сапоги со шпорами, но и простая обувь могла в кукушке вести к опасным последствиям.Фон Энзе, медленно и молча сняв с себя все, что следовало, сел на кресло и закрыл лицо руками. Биллинг, смущенный, стал перед товарищем и молчал.– Ты думаешь, я боюсь смерти, – заговорил, наконец, фон Энзе по-немецки. – Нет, друг. Что жизнь… Рано ли, поздно ли… А у меня есть на свете некто… другое существо, которое будет поражено в самое сердце, если со мной что-нибудь случится сегодня… Мне вдруг стало как-то грустно с утра… Я не суеверен и не баба, не трус. Я даже думаю, что вероятно, со мной ничего не будет особенно худого… А все-таки грустно… Ужасно грустно. Сам не знаю отчего… Мое душевное состоянье – не боязнь за себя, а тоска о чем-то… О чем – не знаю. Женщина и дурак сказали бы, что это предчувствие худого. Я себя слишком уважаю, чтобы допустить такое объяснение.В то же время в другой комнате Шумский снимал платье, с комическими жестами раскладывал его по дивану и пришлепывал рукой. В выражении его лица и в движеньях было что-то школьнически шаловливое. Он не притворялся. В нем просто сказывалась потребность баловаться, чудить, паясничать… Крайнее напряжение мозга и сердца и всех его ощущений за это утро разрешилось теперь странным нравственным состояньем. Боязни не было и следа… Он не думал о том, что он сейчас будет делать, что его ждет в зале. Он отгонял от себя мысль о поединке и будто заставлял себя думать о всяком вздоре. Это давалось ему легко, но одновременно он чувствовал, что в нем, где-то очень глубоко будто ныло что-то, трепетало и замирало, и грозило захватить его всего… Но он не давался. Он отшучивался, шаля и лицом, и руками, и мыслями…– Чисто в баню собираюсь… – вымолвил он, оглядевшись. – Эка обида, забыл предложить немцам условье, чтобы совсем нагишем стреляться. Еще бы любопытнее было…– Удивляюсь я тебе, – заметил Квашнин. – Трудно тебя распознать, Михаил Андреевич. Чуден ты. Теперь балуешься, будто и впрямь в баню мыться идешь… А вчера ты… боялся смерти, трусил…– Молчи! – вскрикнул Шумский, затыкая уши. И лицо его вдруг изменилось. – Ах, какой… глупый человек. Именно глупый. Не понимаешь…И Шумский просидел несколько мгновений с заткнутыми ушами, с суровым тревожным лицом, как бы вдруг испуганный нежданно. Затем он отнял пальцы от ушей, вздохнул, взглянул Квашнину в глаза и добродушно улыбнулся.– Ни-ни… Пустяки… Ничего не будет. Вот как вошел, увидел фон Энзе… Увидел его лицо. Так и сказал себе… Пустяки. Я боюсь и он боится… Обоим бояться нельзя. Один из двух непременно будет цел. Кто же будет цел? Михаил Андреевич будет жив… Верно… Гляди-ко, что у меня здесь. Видишь. Образок из лавры. Марфуша дала. Скажи мне теперь, сними, мол, брось. Ни за какие ковриги! Вот что!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86