Потом война, безработица, вторая война. Вроде бы поводов хоть отбавляй, а между тем курильщика из меня не получилось. Так, иногда вдруг вспомню и закурю. Видно, некоторые люди без этого не могут, а другим оно ни к чему.
– Совершенно верно. А все потому, что каждый человек отличается от другого человека и двух одинаковых людей в мире нет. У каждого свои потребности и свои пристрастия. Один любит одно, другой – другое, – заметил Ничке.
– А вы много курите?
– Сорок – пятьдесят штук и две сигары.
– Как, в день? – изумился Копф.
– Да.
– Но это же стоит кучу денег. И очень вредно!
– Что делать? Привычка.
– Надо отвыкнуть.
– Пробовал.
– Нет, вы обязательно должны покончить с этим. Вот посмотрите на меня: я бросаю свою папиросу. Скажите себе: к черту! И сделайте то же, что и я. Ну!
Ничке, уступая напору соседа, бросил свою папиросу, хотя и не думал отказываться от курения.
– У людей столько разных неприятностей. Папироса успокаивает, – заметил он.
– Согласен с вами. У каждого свои заботы. Но из этого еще не следует, что все мы должны раньше времени отправиться на тот свет. Прав я или нет? Извините, я на минутку, возьму только молоко. – Господин Копф направился к калитке, взял у молочника бутылку молока, поставил ее на крыльцо и вернулся к изгороди.
– Вы правы на сто процентов, господин Копф, на все сто, но вы же сами только что сказали, что есть люди, которым трудно обойтись без папиросы. Наверно, я принадлежу к их числу, – сказал Ничке и почувствовал внезапную симпатию к своему соседу. Поэтому он добавил: – Скажите мне, господин Копф, что бы вы сделали, если б какой-нибудь бандит застрелил вашу птицу?
– Птицу? – удивился Копф, внимательно и даже с некоторым беспокойством взглянув на господина Ничке.
– Да, птицу – дрозда. У меня в саду жила пара дроздов, и одного из них какой-то негодяй застрелил.
– Да, это неприятно. Наверно, кто-нибудь из озорства, просто так, для забавы.
– Для забавы? Такая забава, господин Копф, должна быть запрещена полицией.
– Конечно, это должно быть запрещено. Да, я не раз видел дроздов и у себя в саду. Очень печально, – продолжал господин Копф таким бесстрастным тоном, что было похоже, будто он думает совсем о другом. – Если это сделали дети – еще полбеды. Дети – глупые варвары. Гораздо хуже, если это сделал взрослый человек.
Господин Ничке подумал: «Ну, конечно, его это мало волнует, ведь птицы жили не в его саду и ущерб понес не он». Он решил больше с ним на эту тему не говорить и, уж во всяком случае, смолчать о своих подозрениях относительно виновников гибели дроздов. Ничке все более утверждался в мнении, что убийцей птицы был один из сыновей судьи Тренча. В этом районе парков и садов господину Ничке довольно часто случалось слышать эхо выстрелов из детского ружья. А разве несколько дней назад (когда это было – во вторник или среду?) он не видел, как они крадутся вдоль забора. При этом старший – ему, наверно, лет пятнадцать – держал в руке что-то вроде духового ружья. Неужели же судья Тренч – столь суровый по отношению к другим – разрешает собственным детям совершать недозволенные поступки? Это было бы весьма пикантно. Но жизнь – огромное собрание парадоксов, и это вполне вероятно. В самом деле, что мы знаем о людях? Вот, например, что господин Ничке знает о господине Копфе? Только то, что месяца три назад или чуть побольше тот приобрел соседний дом и поселился в нем. Что он так же, как и Ничке, протестант и получает пенсию. Еще что? Что он знаком с судьей Тренчем – Ничке однажды видел, как они разговаривали через изгородь, – что у него внуки, уже школьники. И все. Очень немного.
Господин Ничке и господин Копф еще некоторое время стояли друг против друга и разговаривали, но господин Ничке перевел беседу на другую тему. Потом они расстались, – у калитки послышался звонок, Ничке попросил у соседа извинения и отправился за почтой. Почтальон, как обычно, принес газету, а также долгожданные иллюстрированные проспекты с расценками на садовый инвентарь, цветы и семена. Кроме того, господин Ничке получил открытку от дочери. Медленно направляясь к дому, он ее прочел. Вот что писала дочка:
«Дорогой папочка!
Мы все, слава богу, здоровы. Только Хенни часто хнычет, у нее прорезаются зубки. Если бы ты, папочка, знал, какая она прелестная! Эрика получила вчера двойку по арифметике и долго плакала. Мы хотели приехать в пятницу, на твой день рождения, но Рихарду не дали отпуска. Поэтому приедем в субботу вечером. До свидания, папочка! Целуем тебя – твои Хедди, Рихард, Эрика и маленькая Хенни.
Папочка! Эрика и маленькая Хенни просят тебя прослушать концерт по заявкам в пятницу в 21.15!»
Господину Ничке всегда хотелось иметь внука, но судьба полгода назад одарила его второй внучкой. Такое известие огорчило его, но мысль о том, что с планированием в этой области, как видно, пока обстоит еще неважно, несколько утешила.
Впрочем, Хедди был всего тридцать один год, и Ничке мог не терять надежды. Он очень любил свою дочь и заранее радовался ее приезду. Вернувшись домой, Ничке приготовил себе завтрак и за едой сперва просмотрел газету, потом занялся проспектами, а когда обратился к проспекту, посвященному георгинам, неприятная история с цветком сливы отступила на второй план. Там были изумительные по краскам цветы: красные, как кровь, золотые, фиолетовые и белые, словно снег. Каждая разновидность имела свой порядковый номер, название и очень подробную родословную. Ничке узнал имена выдающихся садоводов и селекционеров, посвятивших десятки лет жизни тому, чтобы из многих поколений прекрасных и породистых сортов георгин вывести именно этот, наиболее совершенный, поражающий красотой и изысканностью окраски цветок и дать ему имя царствующей особы или выдающегося сановника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35