но у меня вовсе не было аппетита.
– Не падайте духом, – сказал он, – письмо уже у вашей барышни; как только я ей сказал, что вы в тюрьме, она сразу хлоп в обморок. До свиданья!
Как видите, его выражения не отличались изысканностью.
– Погодите, погодите! – остановил я его. – Был ли там хоть кто-нибудь? Привели ее в чувство?
– Да, да, – отвечал он, – это все пустяки. С ней были две дамы.
– Она вам что-нибудь сказала? – настаивал я.
– Где ей! Говорят вам, упала в обморок; да вы обедайте. Мало ли что.
– Я не могу есть; меня мучит жажда; достать бы немного вина. Возможно это?
– Отчего же! Давайте деньги, я пошлю за вином.
Я уже надавал ему столько золота, что во всяком другом месте слово «давайте» прозвучало бы грубо и нечестно; но в тюрьме сидел я, а не он, значит прав был он, а не я.
– Увы! – воскликнул я. – Извините меня, я совсем забыл про деньги, – и с этими словами я полез за другим луидором; мелкой монеты у меня не было.
– Если желаете, – сказал он, собираясь уходить, – я вам сдачу не верну, а буду постепенно покупать для вас вино, пока деньги не кончатся. Спешить вам некуда, успеете выпить на луидор.
– Как вам угодно, – смиренно отозвался я; сердце у меня ныло от знакомства с этой новой породой людей, которых надо благодарить за то, что даришь им луидоры.
Вино подоспело во время: я уже был почти без чувств от слабости, оно подкрепило меня, и я совсем воспрянул бы духом, если бы не тревога: мне не терпелось узнать, что предпримет моя спасительница мадемуазель Абер, узнав о моих злоключениях.
Ее обморок тоже меня беспокоил; я боялся, что она захворает и не сможет хлопотать о моем освобождении, а на нее я полагался куда больше, чем на помощь всех друзей, чье влияние она могла бы употребить.
С другой стороны, этот обморок свидетельствовал об ее нежном участии ко мне; она не замедлит прилететь на помощь.
Прошло уже часа три с тех пор, как принесли вино, когда вошел тюремщик и сказал, что меня ждут два посетителя, что их ко мне не пустят, но я сам могу спуститься к ним.
Сердце мое радостно забилось; я вошел вслед за надзирателем в особую комнату и тотчас очутился в объятиях рыдающей мадемуазель Абер.
Рядом с ней стоял какой-то незнакомец, одетый во все черное.
– Ах, господин де Ля Валле! Ах, дорогой мой мальчик, как вы тут очутились? – вскричала она. – Я обнимаю его, сударь, не удивляйтесь: сегодня мы должны были венчаться.
Эти слова были обращены к ее спутнику. Затем она снова повернулась ко мне:
– Что с тобой случилось? Что это значит?
Я ответил не сразу – так меня взволновало свидание с мадемуазель Абер; я должен был выплакаться, прежде чем смог заговорить.
– Увы! – сказал я наконец. – Со мной случилась какая-то чертовщина; вообразите, все это из-за аллеи; пока я там был, калитка захлопнулась, а наверху убили двоих, все думают, что я замешан в этом, и вот я здесь.
– Как! Замешан в убийстве двух человек, оттого что гулял в аллее? – воскликнула мадемуазель Абер. – Дитя мое, как тебя понять? Говори яснее. Кто их убил?
– Не знаю! – отвечал я. – Я видел только шпагу; я, не подумав, поднял ее, когда был в аллее.
– Это становится серьезным, – вмешался тут черный человек; – но ваши показания слишком сбивчивы; присядем, и расскажите все по порядку, как оно было. При чем тут аллея? Мы ничего не понимаем.
– Вот как было дело, – отвечал я и начал свое повествование с того момента, когда вышел из дома председателя; затем рассказал про скопление повозок не перекрестке, из-за чего я застрял в боковой аллее, о незнакомце, захлопнувшем на бегу калитку, о шпаге, выпавшей у него из рук и поднятой мною, а затем и обо всем остальном.
– Я не знаю, – закончил я, – ни убийцу, ни убитых; когда меня к ним ввели, они были еще живы и заявили, что видят меня впервые; вот и все, что мне известно о моем аресте.
– Я вся дрожу, – еле выговорила мадемуазель Абер; – Как же так? Не пожелали считаться с истиной? Раз пострадавшие никогда тебя не видели, чего же еще?
– Они подозревают, что я помогал убийце; на самом деле я только видел его спину, – ответил я.
– Окровавленная шпага, оказавшаяся у вас в руках в момент ареста, – весьма прискорбное вещественное доказательство; она портит все дело; однако ваш рассказ навел меня на одну мысль. Пока мы стояли внизу, я слышал, что уже часа три или четыре назад в тюрьму привезен какой-то арестант, якобы заколовший двух человек на той самой улице, которую вы упоминали; не тот ли это человек, что пробежал мимо вас по аллее? Подождите, я пойду расспрошу получше, как обстояло дело; может, что-нибудь выяснится.
С этими словами он вышел.
– Бедный мой мальчик! – сказала мадемуазель Абер, когда мы остались одни. – В какую же ты попал беду… Я так испугалась! У меня до сих пор сердце не на месте, никак не отдышусь. Я думала, тут мне и конец. Ах, дитя мое, зачем ты не пошел по другой улице, когда увидел столпотворение на перекрестке?
– Дорогая моя кузина, – отвечал я, – я спешил полюбоваться на ваше милое лицо и потому выбирал путь покороче; да и кто бы подумал, что обыкновенная улица окажется столь роковой? Человек идет домой, он торопится, он любит ту, кто его ждет, он идет самой короткой дорогой. Все это так естественно!
Говоря так, я обливал ее руки слезами, она тоже плакала в три ручья.
– А кто этот господин, который был с вами, – спросил я потом, – и где вы успели побывать?
– Ах! – отвечала она. – С той самой минуты, как мне принесли письмо от тебя, я ни разу не присела; госпожа де Ферваль написала столько любезностей в своей записке, так усиленно предлагала свои услуги, что я сразу решила бежать за помощью к ней. Добрая душа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158