– Если он «Битлз» на сковородки меряет…– А вот, – вдруг рассказывала она. – Я ему: ты к Шостаковичу как относишься? – Хотела на классику перейти; А он: «я классику, в принципе не люблю. Ее фирма „Мелодия“ издает. Весь Союз наводнен; не пробиться. Смысла нет – не сбыть потом».А я масла в огонь: тут я с ним полностью согласен. Пиши, что Шостакович еще хуже: по телевизору передали, что из Болгарии большая партия пластинок идет. Скоро все магазины Шостаковичем завалят. Ничего не продать: плохой композитор.Не знаю уж, что Нинка ему отвечала. Только, ходила она все больше по факультету мрачная и все неохотней о нем рассказывала. И, однажды, пришла в институт заплаканная. С припухшими глазами и под соболезнующими взглядами подруг. Вечером после репетиции я под каким-то предлогом остался в общежитии и зашел к Нине. Соседка при виде меня вышла; ей срочно понадобилось к друзьям. Я в то время уже был в институте широко известен: наши песни слушали почти все. И, конечно, знали, что я влюблен в Нину, к сожалению, безнадежно… из-за Артема, «который сковородками торгует» – здесь без меня тоже не обошлось.– В общем… – она с трудом сдерживала слезы. – Он мне написал. Она достала измятый листок. «За сорок минут можно выпустить десять тракторов с конвейера завода, влюбиться, но, увы, не стать близким человеком!» – она повернула заплаканное лицо ко мне. – И все!Я не знал даже что сказать. Мой план сработал быстро и эффективно. Нина была свободна.Дальнейшее было делом техники. Я был крут. Известен, наверное, каждому третьему в городе. С Ниной мы были прекрасными друзьями. Более того: кажется, она любила меня уже давно, но эта непонятная и не очень естественная связь с Артемом не давала свободы. Мне было, конечно, трудно, но совсем не так, как если бы предмет ее обожания был рядом. Не знаю, хватило бы мне сил и уверенности преодолеть ту ревность и боль, когда любимый тебе человек на твоих глазах уходит в постель к другому…В тот день она впервые не убрала мою руку со своей. И понеслось: концерты, репетиции. На них тоже приходил народ. Каждый «прогон» (для непосвященных, та же репетиция, только в формате концерта) превращалась в шоу для посвященных. В смысле, билеты не продавались. Приходили те, кто знал, а знали многие. В результате уже на «прогоны» было не попасть.
Я всюду носил с собой ТАЛИСМАН. Так я назвал маленький прибор, размеров меньше зажигалки, который я обнаружил в тот первый концерт в кармане пиджака. Я его тогда взял, и все время носил с собой. Это превратилось в настоящую паранойю: выходя из дома, я первым делом проверял: со мной ли он. Несколько раз я забывал его дома и в панике возвращался за ним, где бы я не был в этот момент.Со временем я заметил странную закономерность: стоило мне нажать на один из его сторон – тот, который был шероховатым – со мной происходила странная метаморфоза: я становился «суперкрут». Так я определил для себя состояние, которое испытал впервые на том концерте. Я, как бы становился талантливее, умнее и решительней. Моя физическая сила не изменялась, но увеличивалась сила воли. Я мог выдерживать большие нагрузки и, даже поднимать более тяжелый груз. Длилось это влияние «талисмана», правда, не всегда. Самый сильный приток помогающей мне силы был в течении часа – двух после его включения. Затем мощность действия спадала и через некоторое время прекращалась совсем. Далее его можно было включить снова. Но только через некоторое время. Выглядело так, словно он должен был зарядиться. Свою максимальную мощность он выдавал, только если он бездействовал не меньше того времени, которое он работал в предыдущий раз.Ввиду данного обстоятельства я использовал его экономно: включал перед важными концертами и студийной работой. Это не создавало мне никаких проблем, потому что его отключение не меняло резко мое поведение или реакции. В творчестве важно получить озарение. Есть люди, которые всю свою жизнь исполняют талантливые песни, написанные ими двадцать лет назад. Есть вообще такие, кто стал известным написав только одну.Таким образом, я мог копировать собственные же импровизации записанные «под включенный „талисман“, и это никого не волновало.Однажды после «прогона» (с некоторых пор Надя ходила почти на все наши репетиции) мы сидели с ней в кафе.– Знаешь, нашу музыку надо еще переделывать и переделывать, – вещал я, как обычно на все кафе. – Каждый раз как играю, что-нибудь изменить хочется…– Ты знаешь, Дима, – ответила вдруг Нина. – Нет больше никакой ВАШЕЙ музыки. Давно уже нет…Я недоуменно взглянул на нее, от неожиданности поперхнувшись горячим кофе. – В смысле? – я действительно не понял, что она имеет в виду.– В том смысле, что это теперь ТВОЯ музыка. И не надо ничего тебе больше ни с кем обсуждать.Я искренне удивился.– А ребята? Мы же аранжировки вместе делаем, спорим, обсуждаем всё… Мы же группа!– Да никакая вы не группа. А ругань на репетициях, только дело тормозит. Я давно уже заметила: Вовке перед Таней обидно, что не его вещи играть берут. Вот, по каждому пустяку и спорит: сплошные амбиции. А твои варианты на порядок вперед. Всегда. А Игорька только одно волнует – побольше нот в басовые партии пихнуть, что бы все, какой он крутой и виртуозный заметили… – Она сделала глоток кофе.– А про Вардкеса что скажешь? – неожиданно для самого себя спросил я. Разговор начинал меня забавлять. Естественно, я ожидал услышать о курении им травы со всеми вытекающими отсюда последствиями.– А этот… и с разными глазами любому фору даст. – Неожиданно ответила Нина. – Барабанщик от Бога. Я бы его одного оставила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64