Я постою у него за плечом, посмотрю на его картины. А он, возможно, опять заметит меня, и снова его было успокоившаяся душа придет в смятение. Может, так и лучше будет – художнику нельзя быть спокойным…
За окном шел дождь. В переулке не было видно ни единого прохожего, во дворе даже кошки попрятались. Впрочем, было еще рано для спешащих с работы горожан. В обычный присутственный день и Андрей еще сидел бы в офисе, вырисовывая очередные интерьеры, но сегодня он уже побывал у заказчика и решил в контору не возвращаться.
Он заварил чай покрепче и сидел на кухне, глядя на серый дождевой сумрак и голые еще ветви деревьев, когда раздался звонок.
«Наверное, соседи», – подумал Андрей. Может, опять у Марьи Николаевны кошка пошла гулять по балконам.
Но каков сюрприз – в дверях стояла Вика!
Мокрая-мокрая – вода ручейками бежала с ее челки, с беретика, с рукавов промокшего на плечах плаща. Мокрая… словно живая. Она вошла, сняла беретик, стряхнула его и обратила на Андрея взгляд, полный просто невыразимой радости.
– Вика, вы? Как… как вы меня нашли? – сказал он, когда к нему вернулся дар речи.
– Да господи, разве это трудно? – улыбнулась она. – Вы как маяк. Только кое-где пришлось обходить – новые улицы. Мешают…
Андрей, не сводя с нее глаз, повесил ее плащ на вешалку, торопливо вытащил из тумбочки еще тетины меховые тапочки.
– Вот, переобуйтесь. У вас же ноги совсем промокли!
Вика с сомнением посмотрела на свои боты – может быть, даже фабрики «Скороход», вышедшие из моды в далекие довоенные годы.
– Я не… Спасибо!
Мгновение поколебавшись, Андрей распахнул дверь в большую комнату, в мастерскую. Вика радостно заявила:
– Как у вас красиво! Как у настоящего художника.
– То есть я не настоящий? – засмеялся Андрей.
– Настоящий, – шепнула Вика.
– Проходите. – Он повел рукой, приглашая ее в комнату. Пододвинул ей тяжелое кожаное кресло. – Вы не замерзли? Дать вам плед? – В прошлый раз Вика была словно прозрачная, а сегодня – совсем другая. Живая. Что-то изменилось… Вика поерзала в кресле, кресло скрипнуло.
– Не замерзла. Но плед можете мне дать, так мне будет уютнее, – чуть капризно протянула она, забираясь в кресло с ногами. Андрей набросил на нее свой клетчатый плед, и она укуталась в него по самые глаза. – Между прочим, я пью вино, – заявила она. – Почему-то именно вино я пить могу где угодно – хоть у вас, хоть у себя дома. Я проверяла.
Андрей с готовностью вытащил бутылку молдавского кагора.
– Такое пьете?
– Конечно, то, что надо! Давайте скорее бокал. – Она выпростала руку из-под пледа.
Андрей хотел включить свет, но не стал. Зажег три свечи в черном кованом подсвечнике. Вика смотрела сквозь бокал на свечу, и вино в бокале светилось темно-красным. Лицо ее стало пугающе серьезным.
– Андрей, – осторожно заговорила она, пригубив, словно бы для храбрости, – я ведь к вам не просто так пришла. Меня папа прислал и просил вас прийти к нам снова. Он хочет познакомиться с вами и поговорить.
– А… мама ваша ведь сказала, чтобы я…
– Это вовсе не важно, – перебила Вика. – Просто мама боится, что нас… найдут.
Андрей замер с незажженной свечкой в руке.
– Погодите, не зажигайте. Я сама. – Она осторожно и изумленно, словно это было для нее редким праздничным священнодействием, зажгла свечу. Она стояла и смотрела на нее с восторгом ребенка, увидевшего новогоднее нехитрое чудо.
Андрей тихонько забрал у нее свечу и вставил в чашечку подсвечника:
– Я думал, вы огня боитесь.
– Наоборот, я его очень люблю. Люблю греться у печки и внутрь смотреть, как дрова горят. Послушайте, – ее лицо стало очень серьезным, – я должна вам все рассказать.
– Что рассказать, Вика?
– Ну… как мы стали такими.
– Может, потом?
– Нет, сейчас. Я хочу рассказать вам обо всем сама, – строго ответила она. Немного помолчала и все так же строго начала: – Я умерла в тридцать восьмом, двенадцатого ноября. Странно звучит, правда?
– Я уже привык, – отозвался Андрей. – Вы говорите, говорите.
– В общем, мы сначала жили… в Лефортове, на Краснокурсантском.
– А почему сейчас живете на Маршала Вершинина?
– Не знаю. Но квартира точь-в-точь такая, как у нас была, пока мы… были живы. Я училась в школе, и у нас там было много девочек и мальчиков из интеллигентных семей. Почти весь класс такой был. Я со всеми дружила. Мы собирались, стихи читали, чай пили, провожали друг друга до дому. Светка все время где-то пропадала, мама беспокоилась. А папа у меня архитектор. Я не знала точно, чем он занимается. Знала только, что он работает над каким-то секретным проектом, очень-очень важным. Вот. Мне было семнадцать лет, и я заканчивала школу, а Светке – одиннадцать. Это началось еще летом, после того как мы вернулись из Коктебеля. Папа вечером работал у себя, как обычно, и вдруг звонок. Я подошла. Спрашиваю: «Вам кого?» Мне мужским голосом отвечают: «Академика Фомина». Я говорю: «Простите, он сейчас очень занят, он работает, перезвоните завтра, пожалуйста». А там как-то странно засмеялись и говорят: «Ах, работает, значит? Ну-ну, пусть старается…» И гудки. Я очень испугалась, но папе сразу не сказала, потому что у нас так было заведено – если папа сел работать, то нельзя ни шуметь, ни входить к нему. Сказала утром, а он меня потрепал по щеке и говорит: «Ничего страшного, малыш. Ничего не бойся». И правда ничего не было. Начался сентябрь, школа у меня и у Светки. Все как обычно. Сентябрь прошел, октябрь, а шестого ноября, перед праздником, снова позвонили и попросили папу. Папа взял трубку, поговорил, потом в кабинете заперся. Я не знала, кто ему звонил и зачем, поняла только, что разговор был какой-то неприятный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151