Андрей опомнился только в кабинете. Да, оно. Полумрак. Массивная мебель, кожаная обивка, зеленое сукно огромного танкообразного стола, красный тяжелый бархат опущенных штор. На столе лампа на бронзовой ножке с зеленым грибообразным абажуром. И свет ее выхватывает нижнюю часть лица кого-то, восседающего за столом. И виднее всего толстые темные мокрые губы. Остальное тонет в темноте – лампа светит в глаза входящему. И кто-то еще стоит там, у невидимого окна, тяжелый, бронзовый, как статуя командора. Андрей не то чтобы увидел – скорее почувствовал его присутствие.
Собственное тело тоже казалось тяжелым. Оцепенелым в отлитой металлической форме. Осознание этого ощущения испугало и заставило очнуться. Это оцепенение и есть парализующий страх, понял он и разозлился на себя. В таком разозленном состоянии однажды он, тихий мальчик из художественного кружка, попер на троих дворовых заводил, которых боялись даже старшеклассники. В таком состоянии он стряхнул с руки визжащую перепуганную девушку и выбил нож у грабителя. Так какого, спрашивается, осьминога отступать перед плакатными выходцами с их старыми штучками – лампой в глаза и дурацкой чертовщиной? Андрей осторожно вдохнул и выдохнул и решительно пододвинул к столу стул. И сел, не дожидаясь приглашения, – так, чтобы выйти из светового конуса.
Губы с той стороны улыбнулись. На стол паучками выползли суетливые руки с толстыми пальцами.
– Пришлось самим за вами зайти, раз вы к нам отказались, – с неуловимым неопределенным акцентом проговорил тусклый голос, похожий на стук древних костей под лопатой могильщика. – Я не буду ходить вокруг да около.
– Да уж, пожалуйста, – съязвил Андрей. – Не ходите.
Губы снова растянулись в улыбке. Так улыбается кот, глядя на отважного мышонка.
– Если вам угодно. – Пальцы покрутились, словно пауки ощупали друг друга. – Вам предлагается сделка. Нам известно о ваших взаимоотношениях с дочерью академика Фомина, Викторией.
Андрей сжал кулаки. Губы снова улыбнулись. И опять зашевелились, мясистые, сытые, страшные.
– Мы можем помочь вам. Вы должны уговорить академика прекратить сопротивление. Он все равно наш, и он это знает.
– Тогда почему вы сами его не возьмете?
Губы вытянулись в жесткую, злую и презрительную линию.
– А это не ваше дело! Не ваше! – Голос превратился в шипение, и пальцы на столе зазмеились, словно были они пластилиновые и умечи менять форму. Пальцы удлинялись и ползли, в вожделении покачивая приподнятыми кончиками, к Андрею. – Он наш. Он раньше или позже будет наш. – Губы снова раздвинулись в улыбке и захихикали. – Он же подпись-то поставил, поставил. И два приглашения в корзинку выбросил.
– Какие приглашения? – Любопытство оказалось составной частью злости.
Губы ухмылялись.
– Узнаете, узнаете… И тогда уже ничто нам не помешает.
– А я-то тогда вам зачем?
– А вы нам, в общем, не нужны. Но… – Пальцы снова утянулись, сократившись, как пиявки. Голос посуровел, губы отвердели. – Ваше дело – заставить академика отказаться от последнего, третьего приглашения.
– За каким хреном? Вам нужно, вы и заставляйте.
Понятно. Они торопятся. Почему – неважно, сейчас этот фактор времени – его козырь. «И ничего вы мне не сделаете. Вы – ненастоящие. Вы миф. Вас вообще никогда не было, вы тупая придумка».
Мантра не очень помогла. Хотя Андрей никогда не верил в эту самую Гэбню, считая ее грязным конъюнктурным враньем, потому что знал довольно много о том, как же оно тогда было, и страшно оно было, но не так, – но она сидела вот здесь. Перед ним. И угрожала. И даже имела власть, необъяснимую, а потому страшную.
И как же Андрей сейчас ненавидел тех, кто это чертов миф породил и выкормил! Тетрадка Фомина стояла перед глазами – тот раздач о материализации идей. Вот она, идея, сидит. Радуется. Нет, если только удастся выпутаться из всей этой истории, вытащить Фоминых, тогда кое-кто усвоит, что за порожденные тобой мифы надо отвечать.
Пальцы снова шустро побежали по столу, на сей раз оставляя за собой лужицы, словно тающий сургуч. Губы раздраженно заплясали, обретя какую-то противную тягучесть, сползли набок, потекли по щеке. Шипение. Пальцы быстро уползли, растягиваясь, как прилипшая к сукну жвачка, и весь собеседник на мгновение исчез во тьме. У Андрея волосы зашевелились на шее. Черт, давно пора было подстричься… Собеседник снова возник, он снова улыбался, но губы уже не текли, и пальцы почти не пиявились. И говорил он уже гораздо увереннее.
– А Виктория Алексеевна вам нужна? Нужна, – протянул, переходя в шепот, голос. – Нужна-а-ахххх… Так вот. – Снова голос стал прежним, и ободряюще улыбнулись губы. – Если уговорите академика отказаться от приглашения и… сотрудничать с нами, то Вика ваша. Не беспокойтесь, вы будете отправлены в место, где сможете жить сколько угодно вместе, с семейством академика. Вечно жить! И ему ничего дурного не будет – наоборот, все к его услугам! Вы должны заставить его понять, что он не должен нас бояться. Семьдесят лет назад произошло, так скажем… недоразумение. Виновные давно наказаны. Он может вернуться. Он будет прощен! – Губы улыбнулись еще добрее. – А если вы не сумеете уговорить его, то Вику вы потеряете навсегда. Навсегда! Это я вам лично гарантирую… Идите и действуйте! Быстро!
– Сейчас, только шнурки…
Конец фразы застрял где-то в горле, потому что из темноты в круг света вдвинулась рука. Крупнее, чем положено, отблескивающая темным металлом, с аккуратной, застегнутой на покрытую черной патиной пуговичку манжетой бронзовой гимнастерки. Кулак лег на стол с тяжелым ударом.
– Это приказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151