– Это единственные в мире часы с фарфоровыми колоколами, – объяснял Канинхен. – Днем не слышно так хорошо, как сейчас. А все то, что вы увидели по дороге, разве забудется?
За поворотом, в нескольких метрах от нас, радугой вспыхнули цветные стекла средневекового домика с высокой крышей. На домике виднелось гнездо, и там под дождем стоял на одной ноге аист. Из дверей, ведущих на террасу, плыл аппетитный запах. А когда стихал ветер, даже слышалось шипение жарившейся рыбы.
– Читайте, дорогой коллега! – воскликнул Канинхен, в глазах которого зажглись веселые огоньки.
Между первым и вторым этажами я увидел нарисованную готическими буквами вывеску «Wincenz Richter».
Минуту спустя мы переступили порог мейсенского винного погребка Рихтера.
Господин архитектор чувствовал себя там как рыба в воде. Молодецким движением он сбросил с плеч свой плащ, повесил его на алебарду, служившую вешалкой, и, указав мне столик у окна, ринулся заказывать ужин.
В противоположном конце зала в освещенной фонарем нише виднелась стойка.
Я сидел как зачарованный. Заведение внутри напоминало средневековый кабачок: старинные табуреты, столы из твердого дерева, которое не впитывало нп жир, ни вино, на стенах разнообразное, возможно даже уникальное, оружие, в шкафах полно старинных чаш и кубков, и повсюду бочки и бочонки, насчитывающие по нескольку сот лет, дубовые стропила, почерневшие от сажи лучин, масляных ламп и сальных свечей. Две хлопочущие дородные девушки, несмотря на современное платье, выглядели, как Дульцинеи, воспетые трубадурами!
Тем временем в нише, полной кружек и зеленого стекла, появилась пышнотелая женщина в поварском колпаке.
– Две огромные щуки, Берта! – загремел маленький архитектор. – Где там Руди? Позвать немедленно Руди!
– Да-да, господин архитектор. – Женщина исчезла за кухонной дверью, а у стойки появился неуклюжий с виду кельнер лет двадцати.
– Руди! – воскликнул Канинхен. – Ты должен сейчас же наполнить бутыль вином из лучшей бочки! Сегодня я устраиваю пир! Понял?
– О да, господин архитектор! – подтвердил Руди.
Канинхен обернулся, осмотрел зал и двинулся в мою сторону. Он шел, выпятив грудь, задрав кверху голову, чтобы казаться выше, на ходу здоровался с приятелями, знакомыми ему, очевидно, по прежним гулянкам.
Руди, в коротких кожаных тирольских штанах, обойдя Канинхена, поставил на стол зеленую бутыль.
Так начался наш неповторимый пир, открытый тостом в честь «Баварской семерки».
– Такого вина, как у Рихтера, нет нигде на свете, – чокался со мной довольный, с разрумянившимися щеками господин архитектор.
Глаза его горели, как свечки. Он громко причмокивал, поглаживая себя по круглому брюшку, и говорил, говорил, говорил без умолку.
Я слушал и позволял доливать вино в свою кружку. – Да, мой дорогой коллега, – говорил он с пафосом, – филателисты – это люди, вылепленные из особой глины! Мир принадлежит филателистам! Вот так! А все остальное – суета сует до скончания мира. Только этот небольшой, почти крошечный лоскуток бумаги достоин наших усилий и устремлений. В нем, как в линзе, концентрируется весь наш мир. Он переносит нас в страну счастья. Позволяет уйти от забот. Отвлекает от повседневных хлопот. Делает человека более благородным и возвышенным…
Его мысли все больше путались, но с каждой новой бутылью он открывал мне все более глубокие тайники своей души, все неистовее жестикулировал, двигая остроконечными ушами, размахивая короткими, не достающими до пола ногами. Тем временем, почти час спустя после ошеломляющего открытия, я пришел в себя и начал размышлять.
«Так. Теперь все ясно, как солнечный свет. Просто, как дважды два. Нет никаких сомнений: Кригер! Он случайно узнал, что коллекционеру делают уколы и он пользуется услугами студентов-медиков. Пришел на виллу в отсутствие вдовы и служанки. Убитый знал его. Будучи скуповатым, он легко согласился на предложение Кригера сделать бесплатно укол, оказавшийся смертельным».
– Ваше здоровье, дорогой коллега!
– Ваше здоровье, господин Канинхен!
«Кригер ведь говорил, что они с убитым были конкурентами… И когда Канинхен обратился к нему с просьбой о посредничестве, Кригер получил возможность ознакомиться с коллекцией своей жертвы. Увидел „Краковскую десятку“, о наличии которой у коллекционера он не знал, увидел знакомую ему еще по 1948 году коллекцию марок „За лот“, осмотрел старые „Саксонии“. Отсюда и пошло… У Кригера нарастала зависть. Должно быть, она душила его все сильнее, пока в конце концов он не пришел к мысли завладеть тем, что лишало его сна. Притаился. Не отвечал на письма из Эрфурта. Старался не попадаться на глаза вдове… Впрочем, вдова близорука, да и вообще могла его не знать, поскольку убитый не был с ней откровенен…»
– Ваше здоровье, господин Канинхен!
– Ваше здоровье, дорогой коллега!
«Кригер! Мнимый приятель НД, человек, который под личийой дружбы скрывал бандитские замыслы! И выступал после убийства не только как врач-эксперт, но и как… специалист по маркам! Назвал нам номера украденных марок. Сообщил, откуда часть из них попала в альбомы покойного коллекционера… Да, все это должно было сыграть роль фальшивого алиби, должно было завести нас в тупик, из которого мы не найдем выхода…»
– Ваше здоровье, дорогой коллега!
– Ваше здоровье, господин Канинхен!
«Доктора Кригера сбила с толку справка, найденная в моем кармане. Из нее он понял, что я был якобы выписан из психиатрической больницы. Благодаря удивительному стечению обстоятельств в справке была указана профессия освобожденного: врач. И по мнению Кригера, все складывалось так, что лучше и не придумать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76