– Не забывайте меня, Андре, жду вас в гости в Братцево, и чем скорее, тем лучше.
Через неделю Павел прибыл в имение Братцево в усадьбу своей матери Екатерины Петровны. Приняла она полузабытого сына так же сухо и холодно, как принимала любого из своих близких и дальних родственников. Припухшая, с темными подглазниками, она полулежала в кровати, обложенная подушками, протянула сыну руку для поцелуя.
– Это ты, мой Попо! Я счастлива видеть тебя. Надолго ли, какими судьбами? И как это тебя отпустил отец? Письмо? От графа?
Трубецкая небрежно разорвала конверт, быстро прочла послание старого графа и не проявила никаких признаков удивления.
– Гм, по воле государыни. Вот как!.. Блудного сына вернули в материнское лоно… Что ж, я рада: живи, мой мальчик, живи у меня. Я не боюсь твоей парижской испорченности, как ныне пугается она всего, что идет из Франции. В былые времена я у самого Вольтера с отцом твоим не раз бывала. Все, что старик предсказывал, все, все ныне сбылось!.. Ужасно все это… Ужели никто и никогда не увидит уже более той прекрасной Франции.
Павлу были отведены комнаты в доме опальной мамаши. Имение было богатое, в красивой, заросшей дубравами местности. Скучать молодому графу здесь не приходилось. Ездил по окрестным деревням, не чуждался бывать в народе, видимо, выполняя совет Жильбера Ромма. Наставнику своему он писал еще с дороги, когда возвращался в Петербург из Парижа, и только теперь, в Братцево, пришло от него ответное письмо. Ромм никак не представлял себе, что Екатерина разлучит Павла с отцом и Воронихиным, он, между прочим, писал любезному Попо о последнем: «…Устройте у себя отдельный стол, где бы вы могли вспомнить Киев и Женеву, где с вашими друзьями будут обращаться так же, как с вами, без предпочтения, без этикета, без принуждения. Пусть добрый Воронихин занимает маленький угол в вашем помещении и живет вместе с вами…»
Изредка Павел Строганов, живя в Братцеве, получал письма от Воронихина, последний решился даже отправить через него письмо Жильберу Ромму, преисполненное добрых чувств и приятных воспоминаний. Письмо Андрея Никифоровича носило характер дружеского послания, в нем не было ни малейшего намека на политические вопросы. И это не удивило «революционера» Павла Очера. То ли Андре осторожничал, дабы не дать «черным кабинетам» выудить строки из его письма, то ли это был новый признак равнодушия Воронихина к политике, – не все ли равно. Павел прочел письмо, улыбнулся и подумал: «Какие же мы с ним разные. И все-таки нельзя не любить нашего милого Андре». Письмо Воронихина он отослал Ромму в пакете со своей фамильной сургучной печатью, отнюдь не препятствовавшей почтовым чиновникам рыться и в самой безобидной переписке.
Имя Жильбера Ромма было на строгом учете, как имя опасного якобинца, имеющего связи в России, объездившего всю ее вдоль и поперек.
Однако переписка его со Строгановым и Воронихиным была весьма безобидной, дружеской. Вот одно из писем Ромма, посланное им через Павла для Воронихина:
«Вы мне доставили очень большое удовольствие, мой дорогой Воронихин, тем, что вспомнили обо мне. Мне не нужно выражать вам свою привязанность на которую я себя обрек; мне не нужно также уверять себя, что вы не совсем забыли меня. Я слишком хорошо знаю ваше сердце, чтобы причинить ему подобную обиду, но я страдал от молчания, которого не ожидал; я знаю ею причину, и она доставляла мне мучительную тягость. Вы, наконец, избавили меня от этой тяжести, и моя первая, моя единственная забота – засвидетельствовать вам глубокую благодарность. И я также, мой добрый друг, сохраню драгоценные воспоминания, возвращайте их мне все более и белее дорогими, давая мне время от времени уверенность, что они для вас так же драгоценны, как и для меня… Прощайте, мой дорогой Воронихин, продолжайте всегда оставаться самим собой, и вы будете еще долго наслаждаться счастьем, и вы заставите наслаждаться им ваших более искренних друзей. Прощайте, я вас обнимаю так же, как я вас люблю».
Понемногу Павел стал остывать от парижских впечатлений. В окрестностях Братцева, во многих подмосковных усадьбах и в самой Москве он находил немало чем развлечься в обществе праздно живущих вельмож. Больше всего его привлекало имение Городня, где на попечении старой княгини Натальи Петровны Голицыной, пережившей шесть коронованных повелителей, находилась образованная и красотою не обиженная дочь София. В обществе княгини Натальи и княжны Софии Голицыной Павел все чаще и чаще стал проводить время. Наталья Петровна немало жила за границей, была знакома и с королями и с различными знаменитостями; при первых же залпах парижан, громивших Бастилию, опрометью бежала из Парижа. Наталья Петровна, будучи всю свою жизнь близка к российскому царствующему дому, никогда не пугалась дворцовых переворотов и отлично преуспевала в придворных интригах. Но видно годы уже были не те, и события во Франции потрясли и напугали княгиню.
В обществе старухи Голицыной Павлу было скучно; взгляды их о многом не совпадали. И тем не менее усадьба в Городне стала для него одним из самых заманчивых и любимых мест. Княжна София вскружила ему голову. Павел решил, что княжна, конечно, не чета Теруани де Мерикур, но что лучшего уже не сыщешь. Он предложил «руку и сердце» Софии Владимировне и не встретил при этом ни малейшего сопротивления. Жизнь Павла, отгулявшего свою бурную молодость и томившегося одиночеством, скрасилась удачной женитьбой.
Был ли Воронихин в Братцеве и Городне на свадьбе у своего друга, остается неизвестным. Но когда княгиня Голицына задумала перестроить свою усадьбу, Павел Александрович Строганов предложил ей услуги своего друга, начинающего архитектора Андрея Воронихина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79