Но это после. Теперь наша переписка кончилась и кончилась навсегда…
– Почему? Разошлись во мнениях?
– Нет, Андре, хотя меня дальнейшие события во Франции и разочаровали, хотя изменились мои мнения о революции. А Жильберу писать не к чему, ибо он погиб, как погибают храбрые и честные люди.
Воронихин остановился от неожиданности, помрачнел, и, медленно шагнув дальше, взял под руку Павла.
– Рассказывайте, все, все рассказывайте: за множеством дел своих не замечал я происходящего там. Рассказывайте, готов вас слушать хоть до утра…
Они не спеша свернули в глубь сада, зашли в беседку и там, в кругу невысоких колонн под куполом, в уединении, Воронихин услышал от Павла множество новостей.
– С тех пор как мы по милости ее величества выбыли из Парижа на родину, там совершались события самые поразительные, – начал Павел не спеша и припоминая главное. – Во-первых, вскоре после нашего отъезда был убит великий оратор Мирабо… В начале прошлого года, – ты это должен знать, – казнен Людовик. Смертный приговор королю, вынесенный по приказу Конвента, был подписан Роммом… А потом разгорелась борьба в Конвенте между двумя партиями – жирондистами и монтаньярами. Вспыхивали восстания в Лионе, в Париже. Жирондистов заперли в тюрьму. Но и Гора недолго господствовала. Происходило страшное, чудовищное и непонятное. Каких только декретов не было вынесено за эти годы!.. Три тысячи восемьсот семьдесят декретов!.. Ромм создал даже свой «революционный календарь». Между прочим, он успел мне его прислать – покажу. Робеспьер в Конвенте предложил декретировать существование какого-то нового бога и бессмертие души. И даже справляли праздник «высшего существа» под председательством Робеспьера… Марат погиб от кинжала Шарлотты Корде… Казнили Дантона, Робеспьера, Шомета, ученого Лавуазье, поэта Шенье… Нет, видимо, они не научились ни революции делать, ни управлять собой… Я разочарован, друг мой. Я уже не тот, что был в Париже. Но скажу по совести, любил Ромма и горько оплакивал его смерть… – Павел замолчал и белоснежным платком вытер глаза, действительно влажные от нахлынувших воспоминаний об учителе.
Воронихин молчал и задумчиво смотрел на двух бабочек, кружившихся в беседке около зажженного фонаря. «Вот так и люди летят на огонек, кружатся, не ведая об опасности и не предвидя гибели своей», – подумал он.
– Монтаньяры, – продолжал Павел, – более близкая к народу партия в Конвенте из революционеров-якобинцев, потерпели поражение; на время восторжествовали жирондисты, ставшие врагами революции, как и предвидел это Марат, называя их «свободоубийственной партией». Жирондисты вернулись в Конвент. И опять потекла кровь… Все передрались. Ромм и пять его товарищей были посажены в тюрьму. Назначили и день их казни… А в это время возникают новые и новые мстительные отряды «Дружество Иисуса» и «Дружество Солнца». Они рыщут, ловят и уничтожают якобинцев, народ требует хлеба и конституции, требует арестов, сам не ведая, кого и за что… И вот наш друг, сочинитель «революционного календаря», и его товарищи Гужон, Субрани и другие, узнав о смертном приговоре, разоружают стражу и их кинжалами убивают себя поочередно, не желая идти на гильотину… Вот все, что я знаю и могу сообщить… Завтра я покажу тебе последние письма Ромма и его «революционный календарь»… Пойдем, Андре, чего доброго, нас будут искать. Мы еще успеем наговориться. Я чертовски рад твоему приезду. Здесь мне не скучно, но нет у меня друзей, подобных тебе. Отцу я писал, чтобы приблизил он тебя к Академии художеств. Что сделал он для этого? – спросил Строганов, поднимаясь с места.
– Графу Александру Сергеевичу я благодарен премного. Он открыл мне доступ в Академию. Я числюсь «назначенным» на выполнение академической задачи, с коей справлюсь, не посрамлю ни себя, ни батюшку вашего. Но не удивляйтесь, Павел Александрович, я вошел в Академию не архитектором, а «живописцем перспективы», в чем меня нашли сильным в рассуждении рисунка «Стротановской картинной галереи». Надеюсь, однако, что смогу делом доказать и другую сторону своего искусства.
Воронихин и Павел вернулись в залу. Посредине в глубоком кресле, откинувшись всем корпусом, важно восседала Наталья Петровна Голицына. Ее окружили гости и подобострастно в сотый раз слушали о том, как в молодые годы она запросто беседовала с Вольтером, Дидеротом, как танцевала она с двумя королями Франции…
Назавтра Павел и Воронихин устроили утренний «променад» верхом на бойких иноходцах. Хотел прокатиться с ними и Корсаков, но княгиня Трубецкая воспрепятствовала:
– Куда? У Андре и Попо свои интересы, разговоры. Зачем им мешать? Лучше распорядись по хозяйству.
После прогулки друзья сидели в обставленном книжными шкафами кабинете Павла. Из резной холмогорской шкатулки Павел достал связку писем Ромма и составленный им печатный «революционный календарь».
Странное впечатление произвел на Воронихина этот труд их учителя. Ему показалось, что Ромм уходил в какую-то болезненную крайность; в горячую революционную жестокую пору, когда нож гильотины не просыхал от крови, нужно ли было увлекаться такими мелочами? К чему такой календарь, хотя бы и «революционный» по названию? Кому он нужен? Народ привык к григорианскому, освященному веками календарю и к христианскому летоисчислению, а тут досужий ум Ромма изобрел и провел через постановление Конвента календарь, открывающий новую эру, начиная с основания республики – 22 сентября (или Вандемьера) 1792 года!.. Воронихин листал календарь и не мог скрыть от Павла своего насмешливого отношения:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79