Грешно мне брать вторые деньги за одно дело.
– Удивительный народ! – сказал Воронихин и, свернув ассигнацию, положил обратно в карман.
– Грамотный? – спросил он Чусова.
– Как же, в нашем деле не так аз-буки-веди знать надо, как цифири для подсчетов и обмеров надобны. Грамотный, читаю и подпись поставить могу.
– Да-а, – протяжно произнес Воронихин. – Смышленый ты, брат. Ведь ты о Витрувии и слыхом не слыхал, а вот колеса шестерни все это мог приспособить, да так удачно…
– Ну, как сказать, господин барин, ветродувье, нам оно знакомо, – не поняв архитектора, ответил Чусов. – Ветродувьем мужик испокон веков пользуется, опять же и водой. Так что это нам и видано, и слыхано, и себе на пользу делано много раз…
Воронихин хотел было поправить Чусова, вернее, дать понять, кто такой был Витрувий, но, скрыв улыбку, кивнул Чусову и, не прерывая его, слушал.
– Я, барин, на своем небольшом веку пять ветродувных мельниц построил в своих краях за Кубенским озером: одну в Ваганове, одну в Беркаеве, две в Зародове да еще одну у себя в Лахмокурье. И две водяных однопоставных: одну на речке Лебзовке, другую у Рукомойного брода на Меленке, так и речку прозвали – Меленкой… Шестерни и колеса – это, барин, себе на пользу многонько делал…
– Спасибо, спасибо. Прикажу жалованья тебе прибавить. Молодец!.. – похвалил Воронихин и, похлопав Чусова по могучему плечу, проводил его к двери.
И всем землякам в тот день Чусов говорил об архитекторе:
– Человек, ребята, Воронихин простой, ласковый, поговорил со мной по душам и спасибо за шестерни сказал. Для такого человека, ребята, постараться надо. Пустое дело вода, а сколько от нее помехи. Нажмем, ребята…
И народ действительно нажимал во всю силу. Вода из рвов отступала в запасные бассейны, стекала в Екатерининский канал. Как только в отдельных рвах обнажался грунт, девять чугунных баб грохали по сваям, закрепляя место под кладку бревенчатого в два ряда ростверга и каменного из береговой плиты фундамента.
Приближалось время торжественной закладки собора. Павел не успел до своей кончины произвести закладку, хотя медная с позолоченными литерами доска была заготовлена и слова на ней вещали о том, что «благочестивейший, самодержавнейший великий государь император Павел Первый всея России в царствование его пятое лето, а великого магистерства в третье лето, – основание святому храму положил…» Не сбылись слова, крытые позолотой.
Закладывать собор пришлось Александру Первому. Царь отнесся к закладке, как к важнейшему в жизни столицы событию. На торжествах, при великом народном стечении, присутствовала вся императорская фамилия, придворные, иностранные принцы и принцессы и столичная знать. Когда царь положил первый кирпич с вензелем и серебряной лопаточкой плеснул на него раствор извести. Воронихин перекрестился и вместо благодарения богу подумал:
«Ну, теперь-то не сорвется!.. Но в три года не построить… И сметы не хватит…»
Через две недели после закладки Александр Первый поехал в Москву короноваться в Кремле. Ни Воронихин, ни граф Строганов не участвовали в этом торжестве.
Для Андрея Никифоровича эти дни были отмечены другим немаловажным событием: в сентябре 1801 года состоялась его женитьба на Мэри Лонг.
Жениться на иностранке было не так просто. Петербургская консистория затребовала от Воронихина «сказку» – обязательство о невступлении в чужую веру и официальную от него просьбу на разрешение законного брака с «состоящей в реформаторском законе девицей Лонг, а от роду ей тридцатый год…» Воронихину тогда исполнилось сорок.
Мэри Лонг по требованию консистории также подписала обязательство: «по сочетании брака во всю свою жизнь оного своего мужа ни прельщением, ни ласками и никакими виды в свой реформаторский закон не соблазнять».
Свадьба состоялась в Строгановском дворце на Мойке. В числе гостей был старый граф Строганов. Были и некоторые члены комиссии Казанского собора во главе со Старовым, генеральный английский консул Шафт, дозволивший Мэри Лонг выйти замуж за русского зодчего.
После свадьбы жениху полагалось бы похвастать своим имуществом, богатством, слаженным хозяйством, но ничего того у Воронихина не было, за исключением довольно приличной бревенчатой на кирпичном фундаменте, пока еще недостроенной дачи. И повел он тогда свою супругу в Строгановскую картинную галерею, где хранились и его альбомы рисунков, чертежи, разные проекты и на видном месте висела известная, писанная акварелью «Строгановская галерея».
Мэри Лонг знала об этой галерее, а также и о других крупнейших коллекциях картин, находившихся в руках богатых русских вельмож – Румянцевых, Потемкиных, Зубовых, Орловых и Голицыных, но она не могла никак представить себе, что такое неоценимое собрание картин находится в собственности русского вельможи. Войдя в главный зал галереи, Воронихин остановился между колоннами и, показывая на произведения крупнейших мастеров живописи, сказал:
– Все это богатство собрано в разных странах и в разное время и принадлежит графу Александру Сергеевичу, действительному тайному советнику, сенатору, оберкамергеру, экспедиции мраморной ломки и прииска цветных камней главному начальнику и всех российских и многих иностранных орденов кавалеру… А теперь посмотрим все, что есть блистательного в этих палатах.
Они пошли по залам галереи, где в тот час в мягких креслах дремали одинокие лакеи в шитых золотом ливреях.
Имена европейских знаменитостей – Корреджио, Рембрандта, Рубенса, Дидриха, Вернера и многих других великих мастеров живописи прошли торжественной чередой перед глазами Мэри Лонг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79