– восклицает Андрюша за простенком, – Антошка не таков, чтобы из-за девки в слёзы удариться. Пой, пой, ласточка, из песни слова не выкинешь. Я-то понимаю, к чему этот разговор клонишь… – Выглянул из-за косяка, думая, что прошли девки и не оглянутся. А они повернули и медленно проплыли обратно мимо окон. Катя даже платочком махнула, и снова ее девичий голос донёсся до ушей Андрюши:
Проводи меня, миленок,
До высоких до рябин,
Раз пятнадцать поцелую,
А домой уйдешь один…
… К весне братья Коробицыны построили избу, не совсем ещё, но жить было можно. У Александра с молодухой сын родился, Степанида Семеновна была рада внучку и поговаривала о том, как бы при её жизни ещё женить Андрюшу, а там спокойно и умирать можно.
Думала Степанида, что «суженая» у Андрюши – это Таня Малыгина. Девица бойкая на работе, речистая и собой недурна. Но случилось так, что какая-то дальняя родственница вызвала Таню в Москву. Таня уехала. После её отъезда Андрюша долго не находил себе покоя. Тосковал по ней. К Власовой Кате он привык не скоро. Но время двигалось, и дружба с Катей как будто становилась прочней.
О женитьбе в семье заговорили всерьез.
Андрюша, после больших пререканий, поддался уговорам брата и матери, неохотно согласился жениться.
Сваты не понадобились. Своим родителям Катя так и сказала:
– Если Андрюша не жених, то найдите лучше!
Наступил день Андрюше с Катей итти в Загс. Парень волновался: ведь с этого дня конец холостяцкой жизни. Жена, семья, хозяйство заслонят собою быстро прошедшую молодость.
Мать Степанида спозаранку самовар согрела и не малинового листья, а щепотку настоящего чаю заварила.
– Пей, Андрюша, день-то сегодня у тебя такой особенный. Как-никак, хоть и без попа, а жениться всё же дело, родимый, сурьёзное. Вот мы, бывало, с покойным Иваном, отцом-то твоим, свадьбу справляли небогато, а свечей одних в церкви на рубль спалили…
До чаю ли тут Андрею! Кое-как он выпил один стакан и, не вступая в разговор с домочадцами, вышел из-за стола, достал завернутый в тряпочку кусок душистого мыла, помылся из рукомойника. Волосы причесал, поглядел на себя в старенькое поцарапанное зеркало; подошел в передний угол к иконам, из лампадки масла плеснул на ладонь, смочил волосы и еще раз причесал. Стал одеваться.
Александр заметил:
– Ты бы, Андрюша, хоть штаны-то праздничные надел.
Мать осторожно спросила:
– На фатеру за Катькой привернешь, или в другом месте её встретишь?..
– У сельсовета, – отрывисто ответил Андрей и этим дал понять, что не особенно ему хочется разговаривать.
– Ты не злись, Андрюша, – по-матерински, ласково проговорила Степанида, – не хочешь жениться – не женись, мы тебя не неволим. Сам, родименький, распоряжайся как хочешь.
Перед уходом Андрей увидел на полке гармонь.
– Эх, родная, прощай! Продавать тебя скоро буду. Хватит, поребячились.
Сел на лавку, нажал пальцами на басы и заиграл. Перебрал несколько мотивов: и «Последний нынешний денёчек» вспомнил, и «Смело, товарищи, в ногу» сыграл, потом перешёл на веселую тотемскую и, лихо закинув назад голову, запел:
Тальянка – гармонь,
Беломехая,
Это милка не моя,
Моя – в Москву уехала!..
Поиграл и сгоряча швырнул гармонь на полати, в кучу тряпья.
Вышел Андрюша на широкую куракикскую улицу и, что-то мурлыча себе под нос, пошагал в Чижово к сельсовету.
У самой околицы дорогу перебежала кошка. «Люди говорят, что это дурная примета, может, вернуться, посидеть дома и снова пойти, – соображал он, – ведь не на пустяшное дело иду. Да ну, к чорту кошку, раньше в это верили старики, а наш брат, молодые, ни в бога, ни в чорта верить не должны. Впрочем, какая кошка»… – Андрюша обернулся и заметил ее на крыше амбарчика. Кошка серенькая щурилась на солнышке, нехотя лизала лапку и натирала за ухом. – «Чертовка, свадьбу чувствует, гостей вымывает. Серая – это ничего, вот если бы черная – тогда хуже».
За деревней Андрюша взглянул на полосы, которые нынче сам вспахал и засеял. Озимь вышла густая – воробей спрячется. «Заморозки нужны, иначе подопреть может. Густо, кажись, посеял, худо, если это во вред окажется, тогда стыдобушка. Выйдет жать молодушка Катя, поставит на полосе суслонов десять, а рядом на такой же полосе сосед нажнет все двенадцать, и засмеются тогда наши куракинские, скажут: „Эге, хозяйничать не обучился, а бабой обзавёлся… Что я им на это скажу“…» – Так рассуждал сам с собою Андрюша и незаметно перешёл поле. Не успел он дойти до сельсовета, как его окликнул письмоносец:
– Коробицын, тебе письмо есть…
«Милому, дорогому Андрею Ивановичу нижайшее почтение и с любовью низкий поклон. Пишет вам из Москвы не кто другой – Таня Малыгина. Как живёшь-можешь, как гуляешь и с кем? Как-то провели празднички Успенье и Покров, и кто за этот год замуж вышел, и кто поженился? Мне с дому не пишут, думаю по старой памяти от тебя весточку получить. Андрей Иванович, ты не серчай на меня, что уехала я из Куракина в Москву, я этим делом очень довольная. Живу хорошо и тебе того желаю. У тети я жила месяц, белье стирала, полы мыла – работа не тяжелая, а теперь перешла в прислуги к хорошим людям, живут они на пятом этаже, трамваи ходят под окнами, за водой не надо ходить, вода течет по трубам, тепло подается по трубам, свет электрический, харчи готовые, и червонец в месяц платят. Тебя, Андрей Иванович, дорогой Андрюшенька, во сне видела раз десять в разных видах. Одинова на сенокосе будто бы вместях косили, вдругорядь на гулянке целовались, и еще снился, будто бы ты в Москву за мной приехал и жениться на мне собрался. Хоть и не писала я тебе, Андрюша, светик мой, и забыть тебя хотела, да не забываешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20