(исп.)

– гневно сказал арагонец.Он вытер потное лицо платком и возмущенно сплюнул. В своем родном селе он был заядлым драчуном, но он не мог смотреть, как истязают связанных людей.– Вон Доминго Альварес!.. – вдруг крикнул один из кюре. – Сеньоры, это бывший монах!..– Иуда Искариот!.. – добавил другой.– Как?… Монах?… – возмущенно спросил кто-то.– Монах!.. Монах!..– Он бежал к красным!– Плюйте на него!.. Расстреляйте его скорей! – ревела толпа.Доминго Альварес встретил атаку с холодной презрительной надменностью. За него ответили его товарищи.– Эй вы, паразиты!.. – крикнул один из них, обращаясь к священникам. – Мы повесим вас за ноги, вниз головой.– Попробуй, собака!.. – раздался из толпы голос какого-то верующего.– Бильбао и Саламанка покраснеют от крови попов.Но эта смелая фраза стоила осужденному такого удара в ребра, что он согнулся пополам и стал харкать кровью.Вдруг лицо Доминго побагровело от ярости. Его мощная грудь расправилась, набрала воздуха, и из горла вырвались звуки, казалось, исходившие из иерихонской трубы.– Испанцы!.. – взревел он с такой силой, что заглушил все крики. – Испанцы!..Толпа притихла в изумлении. Даже солдаты, пораженные этим криком, перестали бить прикладами связанных страдальцев.– Испанцы!.. – ревел бывший монах Доминго Альварес – Мы боремся за вас! Мы умираем за вас!Офицер из толпы знаком приказал солдатам заставить его замолчать, и на спину и плечи осужденного с новой силой посыпались удары прикладами. Но эти удары не повалили крепкого, атлетически сложенного парня и не заставили его замолчать.– Испанцы!.. – продолжал он. – Мы хотим спасти вас от тирании аристократов, от безумия попов, от грабежа капиталистов!.. Вот почему они хотят уничтожить республику… Вот почему они нас убивают!.. Испанцы!.. Бейтесь за республику!И он прокричал еще несколько раз:– Бейтесь за республику! Бейтесь за республику!– Да здравствует республика!.. Да здравствует свобода! – стали кричать и двое других осужденных.Фалангисты, легионеры, роялисты, наваррские добровольцы и певцы серенад из пламенного Арагона мрачно переглянулись, точно хотели принять общее решение. И они его приняли. Колебание их длилось всего один миг. С диким криком они прорвали кордон, вскочили на грузовик и вытащили свои ножи.– Безумцы! – успел крикнуть Доминго Альварес.Тела осужденных осели под ударами блестящих ножей. Из кузова грузовика потекла кровь. Толпа ревела. Фани закрыла глаза. Когда она их открыла, грузовик медленно отъезжал задним ходом, непрерывно сигналя, чтобы ему очистили путь.Внезапно она почувствовала себя совсем плохо. Ее бил озноб, суставы болели, ноги подкашивались, губы пересохли. Головная боль, начавшаяся с утра, стала невыносимой.– Сеньора, разрешите вам помочь? – спросил какой-то мужчина.– Нет… я сама…Делая нечеловеческие усилия, она дотащилась до машины и повалилась на сиденье.– Поезжай… в лагерь… – приказала она Робинзону.С северо-запада долетали звуки артиллерийской канонады. Два батальона наваррских стрелков и одна батарея двигались к Медина-дель-Кампо. Робинзон затормозил и высунулся из машины.– Что, ребята, снова начинают? – спросил он.– Да, сеньор.– Кто?– Красные!Приехав в лагерь, Фани тотчас легла и приказала Кармен накрыть ее всеми одеялами. Потом она смутно осознала, что в палатку вошел Эредиа, что к ее губам подносят лимонад… Монах сделал ей два укола кардиазола. Потом она услышала его голос, далекий и чужой, который говорил Кармен:– У сеньоры сыпной тиф…«Конец, – подумала Фани. А потом подумала: – Нет… Еще нет».Монах взял свою сумку и опять вернулся в общие палатки. Там было много больных, которые агонизировали. Он разделил между ними последний запас кардиазола и камфоры. Но одну коробочку с ампулами отложил. Эту коробочку он предназначал Фани, хотя ее жизни еще не грозила опасность. Он не притронулся к этим ампулам, даже когда увидел, что они могли бы спасти от смерти еще нескольких умирающих бедняков. Эти бедняки умерли у него на руках.Далеко за полночь он вошел в часовню, и губы его зашептали: «Господи, прости мне любовь к этой женщине…» Но вдруг прогремел выстрел. Монах протянул руки и рухнул наземь. И захлебнулся в своей крови.А в степи была ночь. На небосводе дрожали звезды. Из палаток долетали приглушенные стоны больных. Незарытые трупы продолжали смердеть, разносился гул республиканской артиллерии. Была черная, таинственная испанская ночь, ночь мертвецов, ночь убийств, ночь отмщения…Какая-то тень, бесшумная, как призрак, незаметно скользнула в палатку.В степи жалобно выли шакалы.
Дон Бартоломео Хил де Сарате, муж благородный и храбрый, обладал большим запасом теоретических знаний, но весь его военный опыт исчерпывался участием в нескольких карательных экспедициях против полудиких марокканских племен. Поэтому благочестивый и героический порыв своих войск он израсходовал на крайне сложные передвижения, смысл которых остался непонятным даже самому штабу. Красные батальоны, состоявшие из ткачей и металлургов Бильбао, напротив, сражались под командованием неопытных скороспелых сержантов, чьи мозги не были затуманены принципами высшей стратегии. Эти плебейские командиры разили упорно, внезапно и прямо в цель. После двухдневных боев, в которых дон Бартоломео потерял цвет своих отборных наваррских войск и даже роту молодых кастильских аристократов, Пенья-Ронда была окружена. Это произошло так неожиданно и так быстро, что дон Бартоломео не сумел своевременно отступить вместе со своим штабом, как это допускал устав, к соседнему аэродрому, где ждали два немецких «юнкерса».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95