– почти радостно ответил он. – Стояли на полу под окном. Их было… – Он поднял глаза к потолку. – Раз, два, три…
– Ну ладно, я знаю, сколько их было, – прервал я его подсчеты. – Ты мне другое скажи: рядом с ними никто не крутился?
– Рядом? – На этот раз он призадумался натурально, но думал слишком долго, чем могло потребоваться для ответа. – Вы знаете, когда я заходил к Валерию Петровичу, там как будто кто-то стоял.
– «Как будто», «кто-то»! – передразнил я нервно. – Конкретнее сказать можешь?
Сашка начал покусывать губы, глядя на свои туфли.
– Ну! – поторопил я его.
– Не могу вспомнить, – наконец выдавил он из себя.
Он лгал. Он не хотел или не мог сказать правду. Мне показалось, что в кабинете стало невыносимо душно. Я встал и подошел к окну, высунул голову наружу, глянул на крепость, тающую в сумерках, черное пятно моря с огоньками траулеров. Что произошло? Почему я вдруг перестал понимать происходящее? Почему меня обступили неприступные стены и я весь день бодаю их, пытаясь пробиться на волю, и у меня ничего не получается?
Я подошел к официанту, взял его за плечи, слегка встряхнул, словно это могло помочь парню избавиться от лжи.
– Саша, – тихо сказал я. – Ты должен мне помочь. Это очень важно для меня. Я повторяю – очень важно. Постарайся вспомнить, кто стоял рядом с аквалангами вчера вечером, когда ты принес ужин в пятый номер.
Парень молчал.
– Вспомнил?
– Я не знаю! – жестко, с вызовом ответил он.
– Ты ведь говоришь неправду, так?
– Я не понимаю, что вы от меня хотите!
– Ну ладно, – ответил я, отпуская его плечи. – За тебя просил мой давний приятель, с которым мы вместе служили. Я не хотел брать тебя на работу, но он меня уговорил. Теперь я окончательно понял, что сделал это зря.
– Можете уволить, – проворчал Сашка и насупился. – Я не помню, кто там стоял. Оставьте меня в покое!
Я повернулся к нему спиной, чтобы не видеть этих лживых поросячьих глаз, и процедил:
– Иди!
* * *
Зубчатая корона торцевой башни, вросшей в узкий и тонкий жилой корпус; горящие густым, плотным разноцветьем витражные окна; блестящая чешуя красной черепицы; высокий, гладкий, без единой трещины дувал, ограждающий мое хозяйство, – вся эта дорогостоящая конструкция, напоминающая бутафорскую копию генуэзской крепости, впервые показалась мне зловещей. Я пятился спиной к ступеням, ведущим на грохочущую музыкой набережную, глядя на дом-гостиницу, построенную с Анной на деньги, заработанные криминальными расследованиями, и думал о том, что никакие священники не изгонят из этих стен черный дух преступлений.
– Добрый вечер, господин директор!
Я поднял глаза и увидел в мансардном окне блестящую лысину профессора Курахова.
– Добрый вечер, – ответил я.
– Прекрасно на улице, не правда ли?
– Вы правы.
– Далеко собрались на ночь глядя?
Профессору хотелось либо потрепаться, либо потрепать мне нервы. Я предпочел молча удалиться в темноту. Меня потянуло к крепостным стенам. По тропе, которая представляла собой отшлифованную на камнях дорожку, я прошел вдоль главного бастиона, спустился ниже, на покатый луг, щедро нашпигованный белыми камнями и местами поросший горным боярышником. В этом месте иногда разбивали свой лагерь туристы, и тогда по вечерам склон освещали всполохи костров, слышались песни и на море сползал головокружительный запах каши с тушенкой.
Сейчас здесь было безлюдно и темно, и я продвигался между раскиданных, словно кости на древнем могильнике, камней почти на ощупь. Огни набережной слепили глаза, а музыка забивала шум прибоя, и не было ничего странного в том, что я едва не прошелся по человеку, который сидел на пирамидальном камне, нависающем над склоном, как нос корабля над морем.
– Эй-ей! Поосторожнее! – услышал я знакомый голос.
– Это вы, отец Агап? Какого черта вы сидите в темноте?
– Думаю.
Священник привстал, где-то под его ногами звякнула бутылка. В свете набережной блеснули глаза моего первого постояльца.
– Я ничего не отдавил вам?
– Нет, Кирилл, обошлось. Вы всего лишь наступили мне на руку… А вы что делаете здесь в такое позднее время?
Я не ответил и присел рядом с ним на камень, еще хранящий тепло солнца. Некоторое время мы оба молча смотрели в огромный черный мир, состоящий из слившегося неба и моря, и казалось, что огоньки траулеров медленно переползают на небо, превращаясь в звезды.
– Мне показалось, что вы сегодня чем-то удручены, – сказал отец Агап.
– Вам не показалось, – с удивительной легкостью честно ответил я. – Тяжело на душе.
– И что тяготит вашу душу?
– Наверное, ощущение греха.
– Что ж вы молчали! – воскликнул священник. – Вам обязательно надо исповедаться!
– И что от этого изменится?
– Вы облегчите свою душу!
– Вы искренне думаете, что душу так легко облегчить? Лишь одной исповедью?.. Кстати, а что вы пьете?
Отец Агап смутился, кашлянул, покряхтел, шаря у себя под ногами, и, явно стыдясь, ответил:
– Портвейн. Массандровский портвейн. На редкость хороший, между прочим. Не желаете выпить?
– С удовольствием. Это иной раз очень даже полезно.
– Вот только стаканчика у меня нет.
– А я из горла.
Я приложился к бутылке. Отец Агап оживился:
– Скажите откровенно, Кирилл, я вам не слишком надоел? Я не стесняю вас своим присутствием?
– Живите сколько хотите, – ответил я. – Мне вы не мешаете. Пусть всякой нечисти в моей гостинице будет неуютно.
Священник с облегчением рассмеялся.
– О да! Это я вам обещаю! Тем более что у меня появилась помощница.
– Кстати! Вы с Мариной раньше знакомы не были?
– Увы! Если бы я встретил ее раньше, то, может быть, меньше было бы работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136