Отец Агап снова взялся за ручку своего нелегкого чемодана и вернулся в зал ожидания, если маленькую комнату с бетонным полом, закопченными и разрисованными стенами и несколькими стульями, сваренными попарно, как в кинотеатре, можно было назвать залом.
Из-за мутного от грязи и наглухо зашторенного изнутри кассового окошка пробивался тусклый свет, и отец Агап в который раз робко постучал в окошко забинтованным пальцем. Шторка распахнулась не сразу, но нервно. Поезда днем через Лазещину не проходили, пассажиров в это время здесь никогда не было, и потому длинноволосый бородатый человек, смахивающий на бродягу, раздражал частым стуком в окошко и вопросами на русском языке.
– Скажите, – робко произнес священник, пытаясь приподнять тяжелый чемодан с утварью так, чтобы его смогла увидеть кассирша. – Где здесь имеется камера хранения?
– Шо ви кажете? – поморщившись, спросила женщина, которую отец Агап не видел из-за непрозрачности окошка и слишком низко расположенного отверстия.
– Я хотел бы сдать на хранение чемодан…
– Нема нiякої камери. Свої речi ховайте самi.
Отец Агап не совсем понял кассиршу. Он решил, что ей не понравилась его речь, то есть его русский, который здесь, в Закарпатье, на удивление быстро забыли и почти не понимали. Стыдясь того, что выглядит в глазах женщины неандертальцем, не способным нормально объясниться, он вышел из зала ожидания на улицу.
Сыпал мелкий дождь, и от рельсов, покрытых, словно жирная сковородка, крупными каплями влаги, шел крепкий запах мазута. Горы с мягкими очертаниями, заросшие лесом, словно гигантские кочки мхом, которыми священник любовался утром, теперь скрылись в низкой облачности. Сквозь матовую завесу дождя проглядывали лишь черные столбы с сигнальными железнодорожными фонарями да расплывчатые, как грязевые потеки на стекле, силуэты тополей.
Батюшка положил на мокрую траву чемодан, открыл его, взял кусочек хлеба, лежащий поверх кадила, и, отщипнув немного, положил в рот. Перебинтованный палец мешал ему, нитки попадали в рот, цеплялись к бороде, и батюшка без колебаний ухватил зубами узелок и стал разматывать бинт.
Он не услышал, как по разбитой, затопленной дождями дороге к станции подъехал старый «Фольксваген» и остановился, окунувшись передними колесами в лужу. Молодой человек с впалыми темными щеками и большими неряшливыми усами, которые словно под собственной тяжестью свисали, доставая до подбородка, вышел из машины и, сунув руки в карманы черной куртки из кожзаменителя, пошел к двери зала ожидания. Он кинул беглый взгляд на спину сидящего на корточках священника, обернулся и жестом что-то показал водителю «Фольксвагена».
Открыв двери зала, усатый внутрь не зашел, а лишь просунул в проем голову, убедился, что там никого нет, и осторожно приблизился к батюшке.
– Добридень! – сказал он, стоя над ним.
Отец Агап не был готов так близко от себя увидеть человека, вздрогнул, обернулся и, медленно выпрямляясь, торопливо дожевал хлеб.
Усатый быстро посмотрел по сторонам и снова встретился карими глазами с испуганным взглядом батюшки.
– Що з пальцем трапилось? – спросил незнакомец.
– Что? – не понял батюшка.
– Бинт ваш? – по-русски, излишне смягчая гласные, отчего получался сильный акцент, переспросил незнакомец, кивая головой на некогда белую марлевую полоску, валяющуюся в траве.
– Мой, – кивнул батюшка.
– А почему размотали? Палец вылечился? – несколько вызывающим тоном, каким в темных переходах просят закурить, спросил незнакомец и некрасиво улыбнулся, показывая редкие желтые зубы.
Батюшка, уставший за день от ожидания встречи с бандитами, похитившими Марину, вдруг растерялся и с ужасом осознал, что в такой ответственный момент может плохо, неубедительно соврать, из-за чего лишь усугубит положение Марины и сам попадет в беду.
– Все привезли? – тихо спросил незнакомец, глядя на чемодан, который батюшка туго стягивал резиновой трубкой.
– Все привез, – кивал отец Агап, боясь поднять голову и взглянуть в жестокие, пьяноватые глаза бандита.
– Ну, тоди пiшли в машину.
– А Марина? Марина здесь?
– Пiшли, пiшли! – ушел от ответа усатый и несильно подтолкнул священника в спину.
Батюшка согнул ноги в коленях и ухватился за чемодан, как за железобетонный столб.
– Нет, мы так не договаривались, – забормотал он. – Вы сначала покажите мне Марину, а уж потом будем разговаривать.
– Да iди ти! – небрежно произнес усатый и ударил священника сильнее. – Твоя Марина жива-здорова, тебе чекае. Зараз побачишь. Зараз усе побачишь.
– Если вы меня обманываете… – беспомощно пригрозил батюшка, ковыляя со своим чемоданом по раскисшей тропинке, но больше ничего не добавил, так как не знал, как он накажет обманщика.
– Давай сюди свiй саквояж! – сказал усатый и без усилий выдернул чемодан из руки батюшки. – О, якiй тяжкий! Що там, рукопис, так?
Отец Агап ничего не ответил. Он с ужасом понял, что этот усатый, скверно пахнущий давно не мытым телом и водкой человек может сделать с ним все, что ему захочется, и условия, которые будет диктовать батюшка, будут вызывать у этого хронического грешника лишь хохот. И потому, подойдя на слабеющих ногах к машине, батюшка уже без вопросов и капризов послушно сел на заднее сиденье, лоснящееся от жира, заваленное тряпками и садово-огородным инструментом. Батюшка поморщился от боли, когда в спину ему уперлось ребро отполированного, в комьях свежей земли, штыка лопаты. Усатый, чрезмерно двигая локтями и раскачивая автомобиль, сел с батюшкой рядом, а чемодан положил себе на колени.
– Яка приемна несподiванка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136