Может, чуточку счастливее, чем некоторые другие семьи.
Ее рот вдруг скривился, и она прижала ладонь к дрогнувшим губам.
– Все это будет. Не сдавайтесь, – сказал Джордж.
– Пожалуйста, Джордж, кончай дудеть в свою дудку. И лучше уйди. Я хочу, чтобы ты ушел, – потребовал из своего угла Генри. – Немедленно. Я говорю серьезно.
Луиза посмотрела на Джорджа, пожала плечами, но промолчала.
– Я очень сожалею, Генри. Правда, сожалею. Ты должен мне поверить. Я сделал все, что мог. – Джордж против воли начал оправдываться.
– Мне неинтересно, сделал ли ты и вправду что-либо или только утверждаешь, что сделал. Кто дал право твоей комиссии обсуждать мою жизнь и выносить вердикт мне и моей семье?
– Остановись, Генри, – попросила Луиза тихо. – Ты зря ополчился на Джорджа. Он здесь, чтобы нам помочь. Ведь так, Джордж?
Тот кивнул и робко произнес:
– Если вы, конечно, позволите мне…
– Я не нуждаюсь в твоей помощи, – оборвал его Генри. – Я справлюсь сам. И я знаю, как мне следует поступить!
Сказав это, он резко развернулся и ударил кулаком по стене. Деревянная панель едва не треснула, такой силы был удар. Если бы он так вмазал противнику, то получился бы чистейший нокаут.
Джордж поспешил к выходу, но Луиза удержала его за рукав.
– Я благодарна тебе, Джордж. Ты стараешься ради нас. И Генри тоже скажет тебе спасибо… чуть позже. Сейчас он не в себе. Это понятно.
Джорджа так и тянуло обнять ее или как-то иначе, только не набившими оскомину банальными словами, выразить ей свое сочувствие и дать понять, что он не такой, как другие, что он на их стороне.
Но ему показалось, что момент уже упущен, а поэтому он удалился, не сделав даже прощального жеста, с чувством стыда за себя и с горьким осадком в душе.
Забравшись в машину, он первым делом утер пот со лба тыльной стороной ладони. Рубашка его тоже пропотела и липла к телу.
Он завел двигатель, аккуратно развернулся и медленно подъехал к своему дому. Не заезжая в ворота, Джордж затормозил на обочине и посидел немного в машине, опустив голову на рулевое колесо, чтобы дать ей отдохнуть от неприятных эмоций.
Последнее время он все чаще испытывал болезненную пульсацию позади глазниц, что было тревожным симптомом какого-то недуга. Сейчас боль стала просто нестерпимой. Но она не избавляла его от мучительных мыслей. Как такое могло случиться? Что бы он сделал, будь он на месте Генри? Как Генри поведет себя в данных обстоятельствах? Ни на один вопрос ответа не находилось.
Аурелия Уотсон разглядывала помятую картонную коробку. На ней не было никаких отметок, никаких указаний на то, когда она была запакована и что в ней содержалось. Она не вспоминала ни разу про эту коробку, и, вероятно, ее содержимое никакой надобности для нее не представляло на протяжении многих лет. По скопившейся на коробке пыли можно было догадаться, что к ней не прикасались давным-давно.
Аурелия сама не смогла бы внятно объяснить, почему она выбрала этот чудесный майский день для уборки своего чердака. Идея пришла голову неожиданно, без какого-либо повода, когда она допивала вторую чашечку утреннего кофе. Поднося чашку ко рту, слушая, как потрескивают старые половицы на кухне, глядя, как за окном в саду птицы, суетясь, вьют гнезда, она вдруг ощутила неодолимую потребность очистить себя от остатков и пут прежней жизни.
Кроме того, ей нужно было свободное пространство. Двадцать ее лучших полотен, написанных маслом, – пейзажи размером три на три фута – были либо прислонены к стенам, либо спрятаны в кладовую. Накануне ее выставка в Гилд-холле, престижной ист-хемптонской галерее, закрылась, и ни одной картины не было продано. Теперь они все возвратились домой.
– Это плохое время года. Сезон по-настоящему еще не стартовал. – Директор галереи утешал ее, пока она перетаскивала изображения картофельных полей, пологих дюн, пестрых цветников, заключенные в простенькие рамки, и грузила их в свой мини-фургон.
Она везла их обратно по Монтаук-хайвей, через Бриджгемптон и Уотер-Милл в Саутгемптон, потом свернула на Хелси-Нек-лейн, а там уже и на подъездную дорожку к своему гаражу. На всем пути Аурелия плакала, и слезы иссякли только тогда, когда она разместила картины там же, откуда они отправились в трехнедельное странствование – в ее домашнем вернисаже. Затем Аурелия провела тщательный осмотр всех работ и ощутила гордость за себя и за свои творения. Неважно, что мир не соизволил обратить на них внимание.
Однако полотна было необходимо куда-то убрать. Гостиную – единственное помещение, где она могла кого-нибудь принять, в таком состоянии нельзя было использовать по назначению.
Пробираясь под низкими чердачными балками, Аурелия видела свою уродливую тень, когда на нее падал луч света из круглого запыленного окошка. Она сознавала, что организованность и решительность ей не присущи, поэтому торопилась все закончить, пока ее порыв не угас. Она заставляла себя быстро, без раздумий, отбирать, что оставить, что выбросить, а что передать в магазин подержанных вещей при Первой конгрегациональной церкви. Она никогда не посещала церковь в прошлом, не собиралась уделять ей внимание и в будущем, но рассчитывала на то, что там найдут применение ненужному барахлу. Почему бы нет? Спальные мешки, трехколесный велосипед, разные корзиночки и вазы, подушечки для иголок, скамеечки и детские креслица еще могли кому-то послужить.
Поеденный молью ковер, надбитый заварочный чайник и пожелтевшие газеты отправятся на помойку. Туда же – алюминиевые кастрюли и сковороды. Она читала, что пользование алюминиевой кухонной посудой приводит к болезни Альцгеймера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123