Я все проигрывал в голове предстоящую встречу, хоть и знал: самое верное – не репетировать диалоги, а расслабиться. Тогда я велел себе расслабиться, что почти так же полезно, как спрашивать того, кто что-нибудь потерял, где он видел это в последний раз. Совет расслабиться сам по себе вызывает стресс. Помню, как папа, уча маму водить машину, с набухшими от напряжения венами на висках орал ей в самое ухо: «Расслабься, расслабься, пока ты всех нас не угробила!» – между тем как мы не успели еще выехать со стоянки. Задним числом замечу: вряд ли учебному процессу способствовало присутствие в автомобиле семьи, которая вопила на разные голоса при каждом резком повороте, но, разумеется, я не специалист.
– Привет, как дела?
– Нормально, а у тебя?
Вот так и надо начать – легко и спокойно. Главное, не умничать с первой же фразы. Позволить ей самой задать разговору тон. Я даже стал напевать про себя нечто в духе Киплинга:
Пусть разговор направляет сама, пусть говорит обо всем,
А ты не трещи, как набитый дурак, тем паче – с набитым ртом.
Ни помыслом, ни поступком воздух не отравляй,
Будь сдержан, умен и изыскан, тра-ля-ля-ля-ля…
Это меня несколько отвлекло. Я сочинил еще строф девять-десять – в том числе о необходимости не напиваться до бесчувствия и быть добрым к Джерарду хотя бы внешне, поскольку совершенно очевидно, что любые мои придирки, любое продолжение игры в семейную ссору могут сыграть с нами обоими дурную шутку. Хотя мы сами редко можем удержаться от этого, окружающие находят подобные выяснения отношений весьма скучными; Лидия, например, после поездки в Корнуолл поклялась больше никогда не проводить столько времени в нашем обществе. Поодиночке она согласна выносить нас, но вместе – спасибо, хватит.
Я закончил следующую строфу о проявлении доброты к животным и нагнулся погладить Рекса со словами:
– Мальчик мой, я взял тебя из собачьего приюта и запросто могу сдать обратно. А теперь за работу, и живо.
В ответ пес нежно потерся о мой рукав.
– Вид у вас вполне счастливый, – сказал женский голос у меня над ухом. – Ух ты, какая чудная псина. Доброе утро, рада видеть вас.
То была Элис. Похоже, она обладала даром появляться неожиданно: что в квартире Фарли, что сейчас – посреди улицы. Я не подумал, что по пути на кладбище ей надо будет пройти мимо станции метро, иначе смотрел бы в оба. Выглядела она шикарно: в черном бархатном платье, похожая на Фенеллу Филдинг из сериала «Продолжайте визжать», предмет моих первых эротических грез. Она нагнулась погладить собаку, и, к моему замешательству, в вырез платья мне было видно абсолютно все, хотя, дабы не свести меня с ума окончательно, лифчик она все-таки надела. В руке Элис держала внушительный букет гладиолусов, и я тут же вспомнил, что сам не купил цветы. Знаю, на похороны принято посылать цветы заранее, но знакомые Фарли вряд ли дисциплинированны настолько, чтобы этим озаботиться, поэтому я попросил Элис сказать всем, чтобы приносили цветы с собой. Она спросила, не предпочел бы Фарли венкам пожертвования на благотворительность. Я не удержался и рассмеялся.
Любая другая в таком платье была бы похожа на чокнутую хиппи, но Элис сияла, как невеста Дракулы в ожидании графа в исполнении Кристофера Ли. Цвет лица у нее был потрясающий – легкий золотистый загар, который в сочетании с платьем почему-то делал ее чуть бледнее и воздушнее. Ее изящество, ее хрупкость заставили меня чувствовать себя неотесанным мужланом; я боялся сломать ее, если по ошибке сделаю неловкое движение. На левой щеке у нее была маленькая родинка, которую я в первый раз не заметил. Я встал, а она все еще сидела на корточках и гладила собаку.
– Я пел гимн, – сказал я, выставляя одну ногу вперед, как бегун на длинные дистанции перед стартом, дабы спрятать то, что в женском романе назвали бы «доказательством моей страсти». – Тренируюсь понемногу.
– А что, и гимны будут? – спросила она (причем голова ее, как на грех, приходилась мне как раз чуть ниже пояса).
– Не знаю. Мы заказывали стандартный набор.
– Кажется, особенным благочестием он не отличался.
Элис встала, оправила платье. Глаза ее были почти неподвижны, но, как хорошая театральная актриса, она изобразила сильное беспокойство еле заметной гримаской, чуть прикусив зубами кончик языка.
– Ну, теперь, когда он умер, это вряд ли важно, так?
Уголки ее рта опустились вниз.
– Если это вообще важно, значит, важно и теперь, когда он умер.
Рот у нее был невероятно выразительный, и я едва удержался, чтобы не сказать ей об этом.
Говорить о таких вещах невозможно без почерпнутых из фильмов, спектаклей или книг романтических штампов, и при одной мысли об этом у меня по коже прошел мороз. Может, потом, когда мы поженимся, в каком-нибудь обыденном разговоре, пусть даже во время ссоры, я и пророню: «Если ты хотела, чтобы я купил еще спагетти, почему не написала в общий список? Чего в списке нет, того я не покупаю, это неоспоримый факт – как, например, то, что у тебя очень выразительный рот». Вот так еще можно.
– Да, пожалуй, – произнес я вслух, раздумывая, не рвануть ли нам на кладбище вдвоем, оставив Джерарда дожидаться Лидию, но в конце концов решил, что лучше не надо.
– Кого вы еще ждете? – спросил выразительный яркий рот.
Я обнаружил, что с Элис у меня та же беда, что и с другими красивыми женщинами. Смотреть на нее было нельзя, не смотреть – тоже. Хотелось спокойно взглянуть ей в глаза, как нормальный мужчина нормальной женщине, но я был настолько раздавлен, потрясен, сокрушен ее красотой, что не помнил даже, как это делается.
Я встречался с ней взглядом, понимал, что беззастенчиво пялюсь, резко обрывал себя и переводил взор на дорогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136