– Быть назначенным охранником вашей машины для меня высокая честь, сэр, – поблагодарил меня Пучок. – Ведь это одно из высочайших собачьих призваний.
Я почти всегда брал пса с собой на выезды, поскольку машина – одно из немногих мест, где я мог свободно с ним разговаривать. На работе нам приходилось перешептываться – Пучок быстро усвоил мои интонации и стал бессознательно им подражать. Общались мы в основном, укрывшись за моим столом или в комнате для персонала, когда там никого не было.
– Открой дверь, о многоуважаемая повозка, – обращался пес к машине.
В конце концов, он привык к автомобилю и уже не отстаивал свою точку зрения, что «земля убегает от машины».
– Она тебя не слышит.
– Она что – глухая? – Казалось, Пучок заискивал перед автомобилем. Она же такая большая, сильная, сказал он как-то, вот и толстяк из телевизора, который вас так раздражает, но на которого вы все равно смотрите, говорит, что к машине нужно относиться с уважением.
– Там был другой автомобиль, «порше», – сказал я. Как опрометчиво я поступил, разрешив ему смотреть «Высокую передачу». Вообще-то, я надеялся, что он хоть что-то усвоит из правил дорожного движения. Но все, чему он научился за несколько дней просмотра этой телепрограммы, рассуждать в точности как ее ведущий Джереми Кларксон. Должен сказать, что Джереми Кларксон в собачьем обличье невыносим.
Что интересно, Пучок проявлял чисто отцовский (в смысле, какой был у моего отца) интерес к автомобилям. Помню, однажды во время разъездов по магазинам на старенькой «Ладе» отец заметил:
– Они дешевые, и уже это одно приятно.
– Так ты не собираешься поменять ее? – спросил я.
От возмущения отец чуть не бросил руль, но тут же снова инстинктивно ухватился за баранку, поставив руки в положение «без десяти два», как будто пытаясь зажать машине уши.
– Нельзя чтобы она слышала то, что ты сейчас сказал! – воскликнул он.
– Почему?
– Потому что… Если она узнает, что ты собираешься… – он даже не рискнул договорить вслух и произнес одними губами: –…ее бросить, – он боязливо оглянулся, – она сломается, и ты никогда от нее не избавишься. Все, поехали…
Мы мчались к Линдси на работу, по пути Пучок высунул голову за окно: любимая поза собаки в автомобиле.
– Зачем ты все время высовываешься? Тебе что, это доставляет какое-то особенное удовольствие?
Пес глотал воздух, щеки его раздувались мохнатыми кожаными пузырями, а язык развевался на ветру. Он убрал голову из окна и сидел с маниакальным блеском в глазах.
– Потому что я могу так делать! – воскликнул он ошалело, прежде чем снова сунуть морду в мощный воздушный поток за окном.
Между Пучком и Линдси сквозил отчетливый холодок. При ее появлении пес мгновенно умолкал. Я понял, что недолюбливает он ее за то, что собакам трудно хранить молчание, а при ее появлении я переставал с ним разговаривать.
– Она тебе не правится? – спросил я однажды Пучка.
– Нравится, если вам нравится. – И уши его моментально приклеились к голове, точно я застиг его на месте преступления с головой, засунутой в банку с печеньем. – Она член стаи, и я остаюсь лояльным к ней, пока она относится ко мне так же. – В голосе пса зазвучала обида. И все же, казалось, он не рассматривал угрозу со стороны Линдси всерьез.
Но что же делать с Котом, в самом деле? Понимаю, что не все торговцы недвижимостью в детстве были бойскаутами, но я никогда не предполагал, что может дойти до такого.
Я зарулил на стоянку возле поликлиники, где работала Линдси. Типичная местная амбулатория с терапевтами, мозольным кабинетом, физио– и прочими терапиями.
Пес хотел увязаться за мной, очевидно забыв о своем обещании стеречь машину.
– А как же одно из высочайших собачьих призваний? – напомнил я, но не стал дожидаться ответа и добавил: – Я буду через десять минут.
– Тогда о'кей, – отозвался пес, устраиваясь на заднем сиденье. – Буду ждать.
Я подумал, что жить в этом мире было бы намного проще, если бы все так ревностно относились к своим обязанностям.
Линдси оказалась возле регистратуры, в глазах ее по-прежнему стояли слезы. Регистраторша успокаивала ее, настаивая на необходимости вызвать полицию.
– Линдс! – окликнул я ее.
Она бросилась мне на шею, на этот раз, даже не осмотрев мой костюм на предмет собачьей шерсти. Видимо, дело было плохо. Это уже серьезно.
– Она в ужасном состоянии, – поведала мне регистраторша.
– Но не в таком, как мои ноги! – заявила какая-то престарелая дамочка, сидевшая в вестибюле и, видимо, ожидавшая, пока Линдси придет в себя.
– Как он выглядел?
Не знаю, для чего я это спрашивал, просто показалось, как нельзя более уместным задать в данной ситуации именно такой вопрос.
– Он должен был остаться на пленке, у нас камеры внутреннего наблюдения, – заявила регистраторша. – Давайте-ка взглянем на него еще разок. – Она проявляла чуть больше рвения, чем было уместно.
Линдси безутешно рыдала на моем плече.
– Думаю, это может ее травмировать, – заметил я.
Линдси вскинула на меня глаза, лицо ее было мокрым от слез.
– Нет, – ответила она, – как раз наоборот – это должно помочь.
– Я принесу чай, и потом мы все вместе посмотрим! – весело воскликнул ее коллега, парень из физиотерапии, с которым мне как-то доводилось пересекаться у них на рождественском коктейле.
– Я присоединюсь к вам через пять минут, только принесу карточку миссис Прентис, – сказала медсестра, появившаяся, чтобы успокоить пожилую пациентку. – Сейчас, миссис Прентис, вас примут. Кто-нибудь знает, как это перематывается?
Уразумев происходящее, миссис Прентис мигом забыла про мозоли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129