– То, чему я обучаю, не имеет к музыке никакого отношения. Музыка непознаваема, ей невозможно научить. Я учу детей, как читать черные значки на бумаге и как извлекать нечто, приблизительно напоминающее звук, который одурачит их матерей и заставит платить мне. Это не имеет ничего, повторяю, абсолютно ничего общего с музыкой.
Тед улыбнулся и взял еще кусок. Было похоже, что он просто считает их людьми со странностями. Эксцентричными людьми. Он, видимо, не понимал, как они опасны.
Тем не менее, когда Энн провожала его к машине, прежде чем сесть за руль, он повернулся к ней и сказал: «Я считаю, нам лучше пожениться». Именно так и сказал. И она согласилась.
Она поцеловала его на прощанье и пошла домой убираться.
Энн и Тед зарегистрировались три недели спустя в Нью-Йорке. До отъезда она ничего не говорила Джонатану и Эстелле о своих планах, страшась не того, что они могли бы как-то реально помешать – она знала, что они на это не способны, – а того, что ее собственная решимость могла бы поколебаться. Она не могла представить, как родители станут готовить себе еду, вовремя оплачивать счета за телефон и электричество (еще одна из хозяйственных забот, которую Энн взяла на себя после того, как у них по многу раз отключали и то, и другое), сами выносить мусор. Она опасалась, что они могут в буквальном смысле задохнуться под этими грудами. Она оставила им короткую записку о своих намерениях.
Когда Энн и Тед пришли за свидетельством о браке, в регистрационном бюро шла реконструкция, и его временно перевели в отдел автотранспорта. В тускло освещенной, похожей на пещеру комнате все еще висели прежние таблички – «Жалобы», «Нарушения», «Возмещение ущерба». Впереди них сидела женщина в полотняном костюме с пятнами пота и громко обменивалась шутками со своим женихом, подсчитывая количество разводов у каждого из них, чтобы заполнить необходимые бланки. Как большинство других пар, сгрудившихся на раскладных стульях, склонив головы, теребя края своих документов, Тед и Энн почти не разговаривали, пока не назвали их имена.
После они зашли в ювелирный магазин в квартале от бюро и примерили золотые кольца. Энн отдавала предпочтение обыкновенному тонкому колечку, но Тед, поначалу вообще сомневавшийся, стоит ли ему носить его, выбрал широкое, блестящее. «Если тебе такое не нравится, возьми, какое хочешь, а я куплю это», – предложил он. Но сама мысль о таких непарных обручальных кольцах показалась Энн зловещей, и она выбрала точно такое же, как у него. Оба кольца она припрятала в свой плетенный из соломки кошелек до настоящей церемонии на следующее утро.
Когда позже друзья расспрашивали ее, какая у них была свадьба, Энн часто придумывала детали, платья, свидетелей, тосты – сплав фантазий девочек в тринадцать лет, когда любовь никак не связывается с заботами. На самом деле больше всего в то душное утро в городе ей запомнилось, как в самом начале церемонии она выронила кольцо, и оно укатилось, и ей пришлось догонять его. Чиновник с плохо скрываемой скукой зачитывал слова, которые он повторял по десять раз на день, облизывая обветренные, потрескавшиеся, тонкие бледные губы, пока сами слова «Обещаете ли вы…» не утратили для нее смысл, и она могла думать только о его языке, который высовывался и исчезал во рту три, четыре, пять раз.
Они вышли оттуда ошеломленные, словно отсутствие родственников, друзей, даже случайных знакомых низвело весь ритуал до какого-то фарса, и попытались прикрыть ощущение своей неприкаянности смехом, обнявшись на вершине каменной лестницы, напротив крошечного парка, где было полно государственных служащих, отдыхавших в обеденный перерыв. Воздух был густой и влажный, их тела прилипали друг к другу. «Давай вернемся в свой номер, – улыбаясь, сказал Тед, – и отпразднуем».
За следующие три дня они обошли достопримечательности города – статуя Свободы; вершина Эмпайр Стейт Билдинг, где ветер, вырвавшийся снизу из уличной тесноты, метался вокруг них; Чайнатаун, где на бурлящих улицах висели рядами куски рыбы и окровавленные утиные тушки, подвешенные за тощие шеи, в газетных киосках продавались восточные «Плейбои» в коричневых бумажных обертках, и женщины в туфлях без каблука яростно торговались из-за овощей; вверх мимо Бауэри, от сияющих магазинов со вспыхивающими витринами, набитыми всевозможными видами освещения, созвездия мерцающих огней в виде лепестков, в виде рыбок, резкое абстрактное свечение галогеновых ламп. Энн никогда раньше не бывала в Нью-Йорке, и больше всего на нее подействовали людские потоки, которые с такой скоростью двигались к бесконечно большому количеству мест назначения, рассеянно разделялись и снова соединялись. Она всегда представляла саму себя относительно единственной крошечной черной точки – серого домика на Рафферти-стрит – вот она удаляется от него, вот приближается к нему, а теперь, когда эта точка так безвозвратно оказалась за пределами видимости, когда ее заслонили этот город, Тед, та странная короткая церемония, Энн испытывала необычное головокружение, как будто в любую минуту ей грозила опасность упасть.
Только в своем номере отеля «Мадрид» с выцветшей репродукцией «Вида из Толедо» и скрипучей кроватью она как будто пришла в себя и отдалась Теду с изумившим обоих пылом, словно только что утвержденный союз даровал ей свободу дать волю страсти и желанию, о существовании которых она не подозревала.
– С этими тихонями надо быть осторожным, – пошутил Тед, и она в смущении откатилась от него. То, чего она хотела, не имело ничего общего со словами.
В последний их вечер в Нью-Йорке, когда они проходили сквозь неоновые вспышки и крики нищих на Таймс-сквер, Тед положил ей сзади на талию руку, чтобы быстро провести ее через улицу – светофор мигнул красным, и у машин взревели моторы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108