Поэтому позволь мне привести другую причину. Если ты не заставишь Джулию признать, что это был несчастный случай, я уж позабочусь, чтобы ты об этом пожалела. Может, я и не получу обратно моих девочек, но и ты тоже их не получишь.
– Ты мне угрожаешь?
– Это дерьмовое лицемерие прибереги для своего дружка. Нам-то с тобой лучше знать, а, Сэнди?
– Чего ты этим добьешься, Тед? Объясни мне, чего ты добьешься?
– Свободы прежде всего. Только заставь Джулию изменить показания.
– С чего ты взял, что мне бы это удалось, даже если бы я и захотела? Джулия меня не слушает.
– Ну ладно, тогда Эйли.
– Эйли?
– Она вышла из кухни, ты сумеешь заставить ее сказать это. Она вышла из кухни и видела, что это был несчастный случай. Слушай, мне плевать, как ты этого добьешься, сделай, и все.
Ветер сбивал сосульки с трибун на землю, они оба мерзли, озирая пустынный стадион.
Она снова повернулась к нему.
– Эйли уже дала показания в полиции. Она не видела, что произошло.
– Она была растеряна, потрясена. А теперь вспоминает яснее, – настаивал Тед.
– Это все?
– Я не шучу, Сэнди.
– Да, не сомневаюсь.
Она еще секунду смотрела ему в глаза, потом быстро зашагала к своей машине, села в нее и хлопнула дверцей.
После ее отъезда он еще долго стоял, не шевелясь, уставившись на пустое поле и немногочисленные огоньки в городе.
Когда Сэнди вернулась, Джон все еще читал журнал.
– Тебе лучше? – спросил он.
Она рассеянно кивнула.
– Да. – Села рядом с ним. – Обними меня.
Он заключил ее в объятия, его ласки несли нежность, покой, утешение – совсем не то, в чем она нуждалась.
– Ты любишь меня, Джон?
– Именно это я и стараюсь тебе все время внушить.
Она больше ничего не говорила, а начала расстегивать рубашку на нем, на себе, сначала медленно, потом яростно, отчаянно, царапая его кожу, стремясь пробраться внутрь в поисках убежища, забытья.
6
Сэнди пристально разглядывала макушку Энн: лежа на своей кровати на другом конце комнаты та прилежно доделывала уроки, хотя была еще пятница. Из-за закрытой двери их комнаты было слышно, как Джонатан дирижировал симфонией, звучавшей лишь в его собственном мозгу, громко мыча монотонные звуки, а Эстелла разражалась частыми аплодисментами. Сэнди встала из-за стола и принялась расхаживать по комнате взад и вперед. Бывали ночи, когда она просыпалась, задыхаясь, хватая ртом воздух, капли пота стекали по груди. И днем она часто обнаруживала, что в состоянии делать лишь мелкие, прерывистые вздохи, и, ощущая дурноту, ей приходилось сознательно принуждать себя глубоко вдыхать душную, спертую атмосферу комнаты, дома. Иногда ей казалось, что она может задохнуться в самом прямом смысле слова. Она прошла в один конец комнаты и обратно, хмуро глядя на Энн, спокойную, безмятежную, ничего не замечавшую. На четвертый раз – туда-сюда – она буркнула себе под нос «Господи» и рывком распахнула дверь.
Она позвонила ему по телефону в коридоре: «Еще не поздно передумать?» Она проскользнула мимо Джонатана и Эстеллы, сидевших в гостиной. Они никогда даже не замечали, что она ушла.
Его родители уехали на неделю. У него были такие родители, такая жизнь, когда люди ездят загорать в середине февраля. Она прошла по холоду шесть кварталов до его дома. С каждой новой улицей дома становились все больше, промежутки между ними – все шире, в его квартале почти все дома были реставрированными викторианскими особняками, их разделяли широкие заснеженные лужайки. Там были решетчатые ворота и нарядные почтовые ящики, украшенные деревянными утками. Он был капитаном баскетбольной команды, душой общества в столовой, одним из тех людей, кому все достается легко – друзья, девушки. Он умел рассказать анекдот. У его подруги были длинные блестящие каштановые волосы, матовая кожа, большая грудь; она, разумеется, капитан болельщиков. И все же они дружили, Сэнди и он. Или если уж не совсем дружили, то испытывали друг к другу тайную, робкую симпатию, как свойственно подросткам. Он поддразнивал ее за отличные отметки и высокомерие, но никогда – за семью, а она дразнила его тупицей. Сталкиваясь в коридоре, они улыбались друг другу и на вечеринках разговаривали, подкалывая и подначивая друг друга, – им обоим так было проще. «Хочешь зайти? Мои родители в отъезде». Так просто.
– Я рад, что ты передумала, – он открыл ей дверь и, широко улыбаясь, ждал, пока она стряхивала приставшие к подметкам ледышки.
Она поднялась вслед за ним наверх, в его комнату, где в беспорядке валялись гири, два баскетбольных мяча, пластинки Рея Чарльза. Пахло мятой и эвкалиптом.
– Хочешь посмотреть телик?
– Давай.
Они уселись на полу, привалившись к боковушке кровати, не касаясь друг друга, и смотрели старый фильм «Слушай, путник» с Бетт Дейвис. Одновременно закурили.
– Хочешь, помассирую спину? – спросил он.
Она сняла рубашку и легла на пол. Его большие мозолистые руки неуверенными кругами ходили у нее по спине. Она села и прислонилась к нему. Он мял ее груди, как тесто. Наконец он произнес:
– Может, нам перейти на кровать? – Выключил телевизор, выключил свет, улегся на кровать в одежде.
– Раздеваться ты не собираешься? – спросила она. Как часто бывало, вышло резче, чем она намеревалась.
Он смущенно рассмеялся.
– Кажется, я немного волнуюсь.
Они разделись.
Он положил сверху руку, прижал, она стиснула его плечи, его рука проникала все дальше и дальше, ее бедра приподнялись.
– Ты первый раз, да? – спросил он.
– Да.
Он улыбнулся ей, лег на нее сверху, вошел. Ей как-то не удавалось подладиться к нему, приспособиться к его ритму, вообще найти хоть какой-нибудь ритм, и они стукались друг об друга короткими неуклюжими рывками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108