Докладчик именно так и выразился: «Совсем нетрудно вывести математическую формулу существования бесконечного количества параллельных миров. В каждом из них фундаментальные законы природы будут немного другими. Следовательно, где-то в бесконечно удаленной Вселенной должно существовать абсолютно все, что только можно и даже нельзя вообразить!»
Хольгер откровенно зевал на лекции, а когда после нее мы зашли пропустить по маленькой, иронично заметил:
— Эти математики так парят свои мозги, что в осадок у них, конечно, выпадает в конце концов метафизика.
— Ты употребил, хоть и сам этого не понял, именно то слово, что нужно, — не без ехидства заметил я.
— Это какое же?
— Метафизика. Дословно — до или после физики. Иными словами там, где заканчивается физика, с которой ты привык иметь дело и которую ты меряешь логарифмической линейкой, или там, где она еще не начиналась. Именно о метафизике и шла речь в лекции.
— Ха! — он прикончил виски и заказал еще. — Вижу, тебя эта тема волнует?
— Пожалуй, да. Что такое единицы физических мер? Это сущности или это условные знаки, которыми пользуемся, чтобы соотнести одно явление с другим? Что такое ты, Хольгер? Кто ты есть? Или, точнее, кто ты, где ты, когда ты есть?
— Я это я, я сижу здесь и в настоящий момент потребляю не совсем неприятную жидкость.
— Ты пребываешь в равновесии с данным континуумом, точнее, с рядом частных его проявлений. Я тоже — с тем же самым. Он для нас общий. Он представляет собой материальное воплощение определенных математических формул, связывающих воедино пространство, время, энергию. Некоторые из этих формул мы называем «законами природы». И потому строим на них целые науки, — физику, астрономию, химию…
— Хей-хо! — поднял он стакан. — Кончим умничать и начнем пить с умом!
Я махнул рукой. Хольгер больше не возвращался к этой теме, однако, думаю, этот разговор позднее сослужил ему неплохую службу. По крайней мере, льщу себя этой надеждой.
За океаном разразилась война, и поведение Хольгера изменилось. День ото дня он становился все более взвинченным. Твердые политические убеждения никогда не были его амплуа, но теперь он на каждом углу с горячностью, удивлявшей нас, стал твердить, что всей душой ненавидит фашизм. Когда же немцы вступили на территорию его страны, он несколько дней беспробудно пил.
Оккупация Дании протекала довольно спокойно. Правительство проглотило пилюлю и осталось на своем месте — единственное из всех европейских правительств. Просто объявило о своем нейтралитете под немецким протекторатом. Думаю, что этот выбор потребовал определенного мужества: благодаря сознательному унижению небольшой кучки политиков на протяжении нескольких лет удавалось удерживать оккупантов от жестоких, как во всех европейских странах, репрессий, особенно в отношении еврейского населения.
Хольгер, однако, буквально ошалел от радости, когда датский посол в США обратился к Белому Дому с призывом вторгнуться в Гренландию. К тому времени большинству из нас было очевидно, что Америка рано или поздно будет втянута в эту войну. Самым простым выходом для Хольгера было дождаться этого дня и немедленно встать в ряды ополченцев. Впрочем, он мог поступить еще проще — вступить в британскую армию или примкнуть к «Свободным норвежцам». В доверительных беседах со мной он часто повторял, что сам не поймет, почему не делает этого.
В 1941 году начали, однако, поступать известия, из которых можно было понять, что терпение Дании лопнуло. Дело еще не дошло до взрыва (который в конце концов прогремел в виде всеобщей забастовки, после чего немцы немедленно низложили короля и превратили страну в еще одну порабощенную провинцию), однако уже пошли в ход карабины и динамитные шашки.
Вопрос о возвращении домой стал для Хольгера своеобразной idea fix. Он обсуждал его так и эдак и никак не решался поставить точку. На принятие окончательного решения у него ушло много вечеров и пива. Наконец последовала капитуляция. После седьмой и последней, как говорят в Дании, Хольгер перестал быть американцем и укрепился в своем гражданском долге. Он уволился, мы устроили ему прощальную вечеринку, и на следующий день он уже всходил на борт судна, идущего в Швецию. Из Хельсинборга он добрался домой на пароме.
Некоторое время он старался держаться в тени, не без основания побаиваясь, что поначалу немцы будут держать его под особым контролем. Он получил место на заводе «Бурмейстер и Вайн», специализирующемся на производстве корабельных двигателей. В середине 1942 года он решил, что оккупанты уже вполне уверились в его лояльности, и присоединился к движению сопротивления. И тут оказалось, что его служба — настоящая золотая жила для диверсий и саботажа.
Не стану утомлять вас длинным перечнем его подвигов. Довольно сказать, что он работал на совесть. Их небольшая организация, в сотрудничестве с английской разведкой, действовала не менее успешно, чем эскадрилья бомбардировщиков. Во второй половине 1943 года они совершили самую дерзкую из своих акций.
Необходимо было вывезти из Дании некоего X. Союзникам был нужен его талант. Немцы, прекрасно осведомленные о способностях X., держали его под строжайшим надзором. Подпольщикам удалось, однако, вывести X. из дома и доставить в Зунд, где уже ждала лодка, приготовленная для отправки в Швецию… Оттуда он должен был попасть в Великобританию.
Наверно, навсегда останется тайной, пронюхало ли гестапо об этой засекреченной операции или ночной патруль наткнулся на пляже на группу подпольщиков совершенно случайно. Кто-то вскрикнул, кто-то спустил курок — завязался бой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9