– Нет… Что вы?… За все большое спасибо. Чувствительно тронут… Но ведь случай особенный, можно сказать, замечательный случай… Не дай Бог, полковник узнает…
– Знаю. Говори, сколько?
– Прошу обратить внимание: жалования – сорок рублей… Семейному человеку!.. Семейство обременительное… Опять – не дай Бог, кто-нибудь да нагавкает, и полковник, узнает. Что я тогда? Раб и презренный червь?
– Сколько?
– И еще, Аркадий Борисович, прошу обратить внимание: весьма нелегко узнавать… Верьте совести… Единственно из сочувствия к партии и расположения к вашей особе… Ведь сами себя боятся… Не верите? Честное слово – правда!
– Сколько?
Тутушкин умолк и задумчиво, с тем же озабоченным видом, забарабанил пальцами по столу. Барабанил он долго, точно что-то высчитывал и старался высчитать верно, без лукавства и без обмана. Наконец, он с глубоким вздохом сказал:
– Сколько положите, Аркадий Борисович. Вам доверяю. Ей-богу!
– Нет, уж ты говори.
– Ну, что же? Чтобы и вас не обидеть… Радужную надо бы положить.
Розенштерн тихонько свистнул сквозь зубы… Тутушкин всплеснул руками.
– Аркадий Борисович!
– Ну-ну… Цены, я вижу, у тебя без запроса.
– Аркадий Борисович, прошу обратить внимание…
– Двадцать пять.
– Господи! Двадцать пять! Да ведь это дешевле грибов… Нет уж, что уж?… Разве я из-за денег? Что деньги? Тьфу! Металл – и ничего больше… Но где ж это видано? Аркадий Борисович!
Александр побледнел, этот мелочный торг, торг Аркадия Розенштерна с грязным филером, в грязном трактире, торг о том, кто предатель, казался ему недостойным и оскорбляющим революцию. Он нагнулся через стол к Розенштерну и шепотом, гневно, сказал:
– Черт с ним!.. Дайте ему.
– Партийные деньги, батюшка… – тоже шепотом, невозмутимо возразил Розенштерн. – Разве мы Ротшильды?… Да и этих мерзавцев баловать не годится… Отбою не будет… Ну, вот что, Тутушкин, – повысил он голос, – последняя цена – пятьдесят.
– Прибавьте красненькую, Аркадий Борисович!
– Пятьдесят, и довольно. Разговаривать не о чем… Не хочешь, как хочешь…
Трактир опустел. Полусонные половые, зевая, тушили огни. Тутушкин вздохнул и опять забарабанил пальцами по салфетке.
– Аркадий Борисович!
– Что?
– Да разве же это цена?… Честное слово… Шесть человек детей… Должен же я их кормить?…
– Как хочешь.
Тутушкин встал и скучно, нехотя, с видимым сожалением стал отыскивать шляпу. Отыскав ее и надев, он уныло направился к выходу, но вдруг мотнул напомаженной головой и, поворачивая назад, отрывисто, почти грубо, сказал:
– Давайте деньги!
Получив деньги и сосчитав, он положил их в карман и боком подсел к столу…
– Ну, теперь говори.
– Да нечего говорить.
– Ну…
– Да все так и есть, как я докладывал вам. Они и есть, конечно, «подметка».
– Подметка?
– Да-с, секретный сотрудник.
– Да говори же, каналья, кто провокатор? – едва владея собой и сжимая под столом кулаки, закричал Александр.
– Провокатор?… Вы желаете фамилию узнать? – подобострастно ухмыльнулся Тутушкин. – Вот-с: знаменитый член комитета, господин доктор Берг, – он хихикнул тонким смешком и, шаркнув ножкою, проворно вышел на улицу.
III
Еще издали, подходя к своему дому, Александр с беспокойством заметил, что у подъезда стоит извозчик. Он мимоходом взглянул на номер. На красной, полустертой доске белели четкие цифры: 1351. «Наш извозчик, Леонтий, из охранного отделения», – зазвучали хихикающие слова, и снова стало противно и жутко. Двери открыла Маша. Она кокетливо улыбнулась:
– Добрый день, Александр Николаевич.
«Маша Охранная… Фу…» Он молча прошел в свою комнату и, не снимая пальто, сел на диван. Несколько минут он сидел неподвижно, пытаясь понять, что же именно произошло бессонною ночью? Лысый, в воротничках до ушей, доктор Берг, его загадочная усмешка, анонимное и двусмысленное письмо, растерянный Арсений Иванович, грязный трактир и подобострастный Тутушкин, – все было так ново, так неожиданно и так странно, что, не веря себе, боясь, что память изменяет ему, он задумчиво поднял руку и провел по разгоряченным щекам: «Доктор Берг – провокатор… А меня не вешают потому, что не велел полковник фон Шен… Я в руках охранных шпионов… Как захочет полковник фон Шен. Захочет – повесит, захочет – помилует… Фу»… И, испытывая ощущение почти физической боли, он встал и медленно подошел к окну. Ходил он по-военному – прямо, подняв голову и делая размеренные шаги.
Вспомнилась ненастная осенняя ночь. Тяжело забирая кормой, грузно качается броненосец. Свищет ветер. Плещет волна. Плачет дождь. Впереди, во мгле колеблются огни «Александра». Все обычно, серо и скучно. Хочется спать. Лениво длится «собачья» вахта. Но вот, внезапно разрезая свист ветра, звонко запел серебряный горн. Блеснул сигнальный огонь. И сейчас же пожаром вспыхнул прожектор, засветились свинцовые волны, затопотали ноги по трапам, загремели беседки, залязгали рельсы, и тревожно зазвенел телеграф. Тяжко и властно, оглушительно громко прогромыхал первый выстрел. «Минная атака!.. Атака…» Промелькнуло испуганное лицо комендора, скуластого башкира Малайки, и опять зазвонили звонки, и забегали люди, и грохочущей молнией опоясался борт… А потом взволнованный голос: «Как ты смеешь стрелять? Разве не видишь?… Рыбак!..»
«Да, стреляли по рыбакам… Да, позор… Да, ошибка… Но ведь только ошибка… Ведь невидимый неприятель, море, ночь и… судьба России. А сейчас?… Не судьба ли России? Не позор?… И опять невидимый неприятель… Кто? Японцы? Адмирал Того? Нет, Тутушкин и доктор Берг… „Разве я из-за денег? – точно въявь рассыпался угодливый смех. – Что деньги?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150