и в поле незаменима, и детей кормит, и дом ведет без всякой усталости, да еще целыми днями напевает: «Члены коммуны все как подсолнухи…» Встает до рассвета, с мужем спит без отказа – точно ядреная корова. Когда рожала, даже порог сельской больницы не переступала. «Да, с такой бабой жить надежно, никаких забот!..» – думал Ли Маньгэн, считая, что у его жены только один недостаток – слишком часто рожает.
Пятерня вначале была не ревнива, в дела мужа обычно не вмешивалась. Она понимала, что в женщину, еще до женитьбы объявленную названой сестрой, могут влюбиться даже звезды с неба, а не то что обычные мужики. Два года она смотрела на это спокойно, не замечая, чтобы между «братом» и «сестрой» возникало что-нибудь дурное. Но бдительность женщины трудно обмануть. Пятерня все больше улавливала, как часто они отходят в сторонку, какими глазами глядят друг на друга, хоть и соблюдают внешние приличия. Иногда она подтрунивала над мужем:
– Снова гарцевал перед своей сестричкой? Если она без тебя ночи провести не может, так хоть себя бы пожалел!
– Да ты что, с ума сошла, на кулак нарываешься?
– Я просто к слову сказала. Только свой дом – настоящий дом. А ее муж хоть и никчемный, но нож мясницкий у него ужас какой!
– Чего ты болтаешь, старая, уж зубы все желтые…
– Зубы только у суки белые, тебе такие нравятся?
Она гоготала до тех пор, пока Ли Маньгэн не показывал ей кулак.
В тот вечер, когда они вернулись с собрания на базарной площади, Пятерня сразу заворчала, готовя корм для свиней:
– Тебя бы надо им кормить, партийный секретарь! Сегодня начальница группы тебя все время помоями обливала. Ты хоть понял это или ума не хватило?
Ли Маньгэн с мрачным лицом сидел на скамье и крутил самокрутку.
– Что у тебя все-таки за дела с твоей названой сестричкой? И чего ты раскис перед Помешанным Цинем? Начальница только что твоего имени не назвала, а так все сказала. Она тоже хороша: ни молода, ни стара, ни девка, ни баба – не поймешь что! – продолжала Пятерня, сев на другой конец скамейки.
Ли Маньгэн глянул на нее исподлобья:
– Перестань вонять, я сегодня уже вдоволь вони нанюхался!
– А ты не корчи из себя молодца перед бабой! Только клоп кусает через циновку. Настоящий мужик показывает свою силу на других мужиках! – не унималась Пятерня.
– Ты заткнешься наконец или нет? – грозно произнес Ли Маньгэн, поворачиваясь к ней. – Или у тебя шкура на башке чешется?
Каждая женщина по-своему умна. Пятерня обычно отступала, когда видела, что муж доведен до белого каления, поэтому за восемь лет совместной жизни у них не было настоящих драк, хотя ссоры были. Ли Маньгэн чувствовал, что с Пятерней будет трудно сладить, если она всерьез разозлится, а Пятерня побаивалась бычьей силы своего мужа и понимала, что останется внакладе, если неосторожно выведет его из себя. На этот раз она просто вскочила со скамьи, и Ли Маньгэн, потеряв равновесие, свалился на пол.
– Так тебе и надо, так тебе и надо! – злорадно запела Пятерня, скрываясь в спальне.
Ли Маньгэн погнался за ней:
– Чертова баба, сейчас я тебе задам!
Пятерня привалилась к двери, оставив тем не менее небольшую щелку:
– Только попробуй, только попробуй! Сам сел на конец скамьи, а потом других винит, что свалился…
Это действительно было смешно, и Ли Маньгэн не тронул ее. Каждый раз, когда жена скандалила, у него чесались кулаки, но, не пустив их в ход, он чувствовал облегчение. А сегодня облегчения не было – наверное, потому, что слова жены «сам сел на конец скамьи» напомнили ему фразу из доклада Ли Госян о кадровых работниках, которые «могут увидеть, на чьей стороне они стоят». На чьей же он стороне? Неужели на стороне помещиков, кулаков, контрреволюционеров и буржуазии? Неужто, защищая свою названую сестру, он в течение нескольких лет поощрял капитализм? Разве Ху Юйинь, построившая на заработанные деньги новый дом, – это богачка и эксплуататор? Вот с Цинь Шутянем он действительно дал маху: сам объявил на собрании, что тот из правых элементов переводится в уголовные. Но ведь этот перевод официально не оформлен. По словам руководительницы рабочей группы, уголовный элемент лучше правого, а Ли Маньгэн думал, что это примерно одно и то же. Какая разница – пестрая змея или черная, все равно змея! И потом, можно ли считать уступкой классовому врагу повинность, которую он придумал для Цинь Шутяня, – писать лозунги на стенах, горных склонах и даже на скалах? Неужели он, Ли Маньгэн, действительно совершил столько нарушений?
На следующий день, когда стемнело и Пятерня отправилась с ведром к загону кормить свиней, а Ли Маньгэн, только что вернувшийся с очередного собрания, сидел у дверей и мыл ноги, во двор поспешно вошла Ху Юйинь с каким-то предметом, обернутым в старую промасленную бумагу. Она сказала, что это полторы тысячи юаней, и попросила брата сохранить их, а при необходимости и потратить часть. Выглядела она не такой привлекательной, как обычно: глаза блуждают, волосы растрепаны, на плечах простая куртка из синего полотна. Она даже сесть не захотела и тут же ушла, будто опасаясь чужих глаз. Ли Маньгэн понимал, что эти деньги нельзя нести в сберкассу, и по старой крестьянской привычке спрятал их на чердаке, между кирпичами, даже не пересчитав. Он всегда доверял своей названой сестре, а она доверяла ему. Конечно, на чердаке эти деньги не были в полной безопасности: любой воришка, забравшись в дом, первым делом начинал обшаривать чердак, однако в не меньшей степени следовало остерегаться жучков и мышей.
Обо всем этом происшествии не стоило рассказывать жене, но она увидела, как Ли Маньгэн весь в пыли спускался с чердака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81