Все деньги, получаемые им за литературные "халтуры" - редактирование чужих сценариев, рецензии, газетные и журнальные статьи, - весь достаток оседал в кассах ресторанов, уходил на авиабилеты (Гоша любил вдруг сорваться с места, схватить в охапку свою очередную пассию, прыгнуть в самолет и улететь, скажем, в Сочи, без чемоданов, без пакетов с вареными курицами и солеными огурцами, без всякой цели, совершенно не представляя, сколько времени он пробудет на курорте неделю или всего несколько часов), на ящики шампанского, на огромные букеты цветов и прочие приятные и, в общем, полезные для нервной системы вещи.
В комнате Гоши и в девяностые годы все оставалось по-прежнему, добавилась только могучая телесистема - единственное напоминание об эксперименте с издательским бизнесом.
Проблема денег неожиданно вышла на первый план. Взаймы давать Гоше перестали - не потому, что не верили, а по причине полного отсутствия у друзей и знакомых свободных средств. У тех же, кто свободные средства имел, например, у господина Суханова, который очень быстро сменил проездной билет на "Жигули", "Жигули" на "Форд", а через год уже ездил на "Мерседесе", Гоша и просить не хотел.
Хотя, вполне возможно, что дали бы. И, очень может быть, даже пристроили бы к какой-нибудь скромной кормушке.
Не позволяли гордость и обида.
Скорее даже второе. Обида захлестывала Крюкова тем сильнее, чем больше он понимал, что, кроме как на себя, обижаться ему не на кого. А самым болезненным для него было разочарование - ведь он искренне считал, что те люди, с которыми он дружил прежде, никогда не изменят своих приоритетов, никогда не будут жать руки бывшим врагам - всяким секретарям обкомов и председателям горкомов, всяким комсомольским инструкторам и заведующим отделами культуры.
Эти люди, которых Крюков и прежде считал законченными негодяями, и теперь своего мнения не изменил, как-то очень быстро заняли высокое положение в новой иерархии российского бизнеса - бизнеса дикого, со стрельбой, с утюгами, которыми гладили животы несчастных "предпринимателей" из народа, с многомиллионными банковскими аферами.
Бывшие партаппаратчики кружили и рядом с Гречем, которого Крюков прежде знал довольно плохо, лишь как близкого друга Журковского. У Анатолия Карловича они изредка и встречались, выпивали, отвлеченно беседовали, как могут беседовать двое интеллигентных и образованных мужчин - о поэзии, о театре, в котором Греч разбирался получше Крюкова, о литературе, где Гоша, несомненно, брал верх.
После августовского путча Греч стал чуть ли не флагманом всего демократического движения в России, а Крюков ревниво замечал в его окружении то одну знакомую фигуру, то другую, то третью и тихо негодовал. Что же он, этот Павел Романович, этот культурный и вроде бы честный человек, что же он, не видит, с кем имеет дело? Или - не знает? Не может же он знать всех в городе...
Да нет, нечего себя обманывать. Мэр обязан знать, кто находится рядом с ним. Тем более что ближайший его помощник - вообще кагебешник, Лукин этот... Где только Греч его выкопал? Это же надо - интеллигентный человек, без пяти минут диссидент, а водит компанию с гебешниками и партийными бонзами. Пусть и бывшими, но ведь на них столько грязи наросло, что вовек не отмыться!
Когда деньги, полученные от продажи фирмы, закончились совершенно - Крюков по привычке тратил их легко, не считая и не откладывая на черный день, - он, впервые в жизни почувствовав приближение настоящего голода, все-таки обратился к знакомым с просьбой о небольшом краткосрочном кредите.
К тому времени многие из прежних его друзей уже зарабатывали приличные деньги - тот же Мендельштейн хотя бы. Семе все было божья роса - перестройка, кризисы, трудности с хлебом, бешеная инфляция, - он только здоровел, румянец на его щеках приобретал все более яркий цвет, даже волосы, кажется, становились гуще.
Сема теперь работал в самой крупной городской "желтой" газете, вел отдел криминальной хроники и на жизнь не жаловался. Количество денежных ручейков, стекавшихся в его карманы, было столь велико, что он сам иногда не мог сказать, откуда и за что он получает деньги. Заказные статьи шли не косяками, а прямо какими-то армадами. Мендельштейн не успевал осваивать весь объем и держал небольшой штат литературных "негров", которые за малую долю помогали Семе разгребать авгиевы конюшни того, что на журналистском языке именуется "джинсой".
Сема всегда был отзывчивым и веселым человеком, таким он остался и после того, как стал зарабатывать деньги. Мендельштейн дал Крюкову взаймы, а на его бормотание, что, мол, срок отдачи неконкретен, только усмехнулся и сказал если возникнет очень уж острая нужда и писатель все-таки решит, в отличие от Нины Андреевой, поступиться принципами, то он, Сема, подкинет ему какую-нибудь необременительную халтурку.
Крюков гордо отказался, но спустя три недели сам позвонил Семе и вежливо, дрожащим с похмелья голосом напомнил о его предложении.
Так и повелось. Сема стал подкармливать старого приятеля, давая ему редактировать статьи, написанные полуграмотными авторами, - темы опусов укладывались в понятие, недавно вошедшее в журналистский жаргон и обозначавшееся тяжелым словом "расчлененка".
По негласному уговору - Мендельштейн был умным и достаточно тонким человеком, чтобы видеть незримую границу, которую Крюков не смог бы переступить ни за какие деньги, - Сема никогда не давал Гоше статей, которые касались политического расклада в городе. Тем более тех, в которых упоминалось имя мэра.
Гоша теперь уже почти не расставался со спиртным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121