.. Это было здорово! А после её смерти я получил от её матери целую толстую тетрадку с посвящением: "Мистеру Икс самой главной тайне моей жизни".
Майкл крепко сжал губы, жалея, видимо, о своей откровенности. И мне захотелось успокоить его хотя бы тем, что и мне, "киноактрисе и парижанке" знакомы и его печаль, и смущение.
- Все это так... так похоже на историю с Жанни... Прошло почти двадцать лет, а я все ещё раздумываю о том, не был ли мой телефонный роман единственным настоящим романом в моей жизни?
- Этот парень писал для тебя стихи?
Я кивнула:
- Он вообще придумал меня целиком - сказочно умную, тонкую, загадочную, желанную, чистую... И не успел разочароваться. Жан умер от болезни крови в девятнадцать лет, а я так и не успела сказать ему, что буду помнить всю свою жизнь его голос, его слова, его преклонение, щедрость...
- Альфия тоже так и не узнала, что я храню её тетрадь, как самый дорогой талисман. Она умерла мгновенно, сбитая грузовиком... А я продолжал жить, становясь таким, как придумала меня эта романтичная девчушка.
- Микки, мы должны выпить за тех, кто любил нас и кто до сих пор освещает нам путь.
- И будет освещать до конца. - Майкл поднял бокал. - Пьем не чокаясь.
Мы выпили и приумолкли, вспоминая каждый свое. И тут же в паузу ворвались шумы: дружный хохот большой компании за соседним столом, тявканье собачки, выпрашивающей кусок колбасы у толстого немца в шортах, обрывки хоровой песни, несущейся из глубины сада.
Я протянула Майклу руку и, весело шлепнув по ней, он задержал мою ладонь в своих пальцах. Официантка принесла и поставила на стол зажженную свечу, принимая нас, очевидно,за влюбленных.
- Ого! Сейчас начнется настоящее аутодафе! - Взволновался Майкл. ? Или австрийские насекомые не стремятся сгореть в пламени?
Опровергая его слова, к свече метнулся крупный ночной мотылек. Мой кузен задул пламя.
- Извини, это зрелище не для слабонервных.
- А мне иногда кажется, что это лучший финал для тех, кто не умеет жить без иллюзий, без необоримой тяги к чему-то абсолютно невероятному, заведомо гибельному...
- Но ведь они умеют летать! Летать, Дикси!
- Именно поэтому их влечет сладостная гибель. Ведь какие-то там червяки не лезут в огонь.
- "Безумству храбрых поем мы славу" - это цитата из произведения одного нашего "певца революции". - Майкл почему-то усмехнулся и вновь наполнил из кувшина бокалы.
- За храбрых и за сумасшедших в одном лице!
Я бросила на него загадочно-печальный взор, один из тех, после которых обычно следует признание кавалера в пылких чувствах.
- Значит, ты пьешь за меня, Майкл?
- Нет, с тобой прост невозможно играть в Мистера Икс! Не оставляешь мне ни капли возможности украсить себя флером загадочности. - Майкл погрозил мне пальцем. - Разумеется, храбрый безумец - это я. Потому что уже два дня верчусь у костра, рискуя спалить крылышки.
Он вдруг стал очень серьезным и почти неслышно пробормотал себе под нос: "А ведь ты все уже знаешь, чертовка!" Я набрала полную грудь воздуха, предчувствуя нечто важное. Мне было хорошо с Майклом и нравилось, что люди за соседними столиками принимают нас за флиртующую пару. Ох, какая длинная ночь полагалась нам по сценарию!
- Завтра утром я улетаю. Возможно... возможно, Дикси, мы не увидимся больше. Всякое бывает в таких сомнительных случаях... Зипуш мог ошибиться, да и у нас в любую минуту может снова захлопнуться "железный занавес", случиться переворот или какая-нибудь заваруха... Деньги я тебе верну, даже если меня вышлют в Магадан или на остров Эльба.
- Понимаю. Всегда за лучезарной полосой везения мерещатся хмурые тени...
- Нет, милая, дело не в этом. Не в этом страхе... Мы можем больше не встретиться - это факт... Послушай... - Майкл вертел сорванную веточку яблони, внимательно изучая её листки и три облетевших цветка с намечающейся завязью. - Смотри, я просто протянул в темноте руку, хрустнул, - и этих яблок уже не будет... Послушай... Вчера... Разве мы слушали "Травиату" всего лишь вчера? Невозможно! Ведь прошла целая жизнь - наша жизнь.
Дикси, вчера в Опере я хохотал как Мефистофель. В душе. Ты слышала только хмыканье и обернулась, а я покраснел. Ты поймала меня на месте преступления... Я смотрел на сцену сквозь паутину твоих волос, вьющихся у шеи. Я слушал Верди в аранжировке твоих духов. И никакое зрелище в мире не могло бы заставить меня оторвать глаза от твоей руки, лежащей на коленях со стебельком ириса в ослабевших пальцах. Я метался, подобно затравленному зверю, пытаясь вырваться, но тщетно... На сцене пели, в оркестре рыдали скрипки, кто-то в соседней ложе нервно скрипел креслом, твое плечо теплое, живое обнаженное плечо светилось матовым золотом рядом. Совсем рядом. И тут я понял, что изначально приговорен кем-то любить тебя... Да-да, любить. С захлебом, с горячкой, с предсмертной тоской...И мне стало противно. За то, что обречен, загнан в тупик... Меня - затравленного запретами, замученного комплексами нищего "совка", кривоногого мужичонку ? загнали в угол, поманив тобой. Я хотел тебя до боли и ненавидел... Унижение свое ненавидел...
Ночью я играл. Ах, да ты не поймешь... Я проигрывал в памяти мою любимую музыку, великую музыку, набираясь сил, чтобы отказаться от тебя. Стать раскрепощенным, умелым, сильным, каким чувствую себя в музыке... Ты так тронула меня в Пратере, детка. Я и впрямь вообразил себя кузином, прогуливающим малышку. Я чуть не заплакал от твоего ободранного колена! Как же мне хотелось залечить его своими губами. Со священным трепетом старомодного гимназиста, помогающего на катке своей барышне...
А потом, на "Ниагаре", меня били в лицо твои мокрые волосы и пьянил русалочий смех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125