ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
На мой взгляд, сей женский день придуман-таки мужчинами: когда ещё можно так упиться и обожраться?! Да ещё по такому благородному поводу: в честь прекрасных дам! В этом смысле тетя Катя абсолютно права: чикалдыкнуть да закусить добре… Что может быть приятнее?
— Мальчики ухаживают за девочками, девочки наливают мальчикам, клекотал тамада Резо-Хулио. — Предупреждаю: Алексу только минеральную, пусть укрепляет нервную систему…
— Детки, вы налегайте, налегайте на пироги, — хлопотала Екатерина Гурьяновна, — тут калориев на всех…
Никитин и Ника молчали, однако переглядывались, как весенние заговорщики очередного путча. Полина, выполняя указание тамады, поставила перед моим носом фужер с минеральной водой, где плавали пузырики с полезным для организма кальцием. Кажется, девушка тоже была в курсе всех исторических событий. И моего подорванного здоровья. Верно, в наших женщинах — наша сила. И слабость.
— Калбатоно Катя, за вас! — предложил тост неутомимый Резо. — Ника, Полиночка, будьте как ваша бабушка; она боевая, молодая, любвеобильная… не побоюсь этого слова!
Словом, праздник зашагал по независимому государству в шестьдесят жилых квадратных метров. Холмы пирогов стали таять на глазах, как айсберги в океане. Рябиновая настойка дурно подействовала на тамаду, он зарапортовался и принялся читать стихи. После таких строчек: «Понукая лошадку марксизма,/ Мы теперь хворостим коммунизм./ Знать, довел нас до мук пароксизма/ Догматический наш плюрализм», — Резо лишили почетного звания тамады и уложили спать в укромном местечке. Потом мы с Никитиным малость поцапались на кухне. Я предупредил товарища, что Ника мне как сестра… Да, я ханжа, но меня можно понять и простить: я перепил минеральных удобрений и стал почти святым. На мою братскую любовь я получил заверение, что у них, Никитина и Ники, дружба, как между мальчиком и девочкой, которая, быть может, потом перерастет в такое чистое, не побоимся этого слова, чувство, как любовь.
Затем я и Полина засобирались уходить. Одновременно. Такое порой случается между мальчиком и девочкой. И что интересно: нам оказалось по пути. А путь у нас, как известно, один: через тернии к стерильным звездам.
Получив за хорошее поведение по корзинке пирогов, гости в нашем лице покинули гостеприимный дом.
На улице по-прежнему шалила весна. От дурманно-пряного воздуха буквально каждая щепка лезла на щепку. В смысле, в ручьях и заводях. Птичьи скандалы в дырявых сетках ветвей звучали, будто симфонические оркестры под управлением сумасшедшего дирижера. Все прохожие беспричинно улыбались друг другу, и казалось, что пациенты некоторых казенных домов получили досрочную амнистию. Вместе с цветочными букетиками.
Было хорошо, однако у меня возникли проблемы: от воды и пирогов с котятами меня пучило, и я не представлял, о чем говорить с молоденькой спутницей, рядом с которой я чувствовал себя инвалидом первой мировой. Тем более я дал зарок (после хакера), что с девушками, скажем так, приятными во всех отношениях, я не завязываю никаких отношений. Даже дружеских. Чур меня, чур! От очаровательных чар!
— Неправда ли, хорошая погода? — брякнул я. О Господи! Типун тебе на язык.
— Да уж, — сочувственно улыбнулась Полина. — Я люблю весну. Особенно месяц май.
— Май?
— Ага. — И спросила с иронией: — Желаете стих? Белый?
— Желаю.
— «То ль я под деревом душистым стою, осыпана лепестками, то ль в канцелярии Небесной встряхнул ангел-хранитель дырокол…»
— Ангел-хранитель, — хмыкнул я. — Твои стихи, Полина?
— Не понравились?
— Я этого не говорил.
— Моей подруги, а что? — Наступала.
— Хорошо. Ничего не имею против твоей подруги и её стихов. Белых, осторожно проговорил я, боясь, что меня укусят за локоть. — И прошу: давай на «ты», пожалуйста…
— А вы, ты… сочинял? — горячилась девушка. Наверное, ей было обидно за подругу. В собственном лице.
— Сочинял, — отшутился я. — В возрасте десяти лет. Потом бросил.
— Ну и например? — На девочку явно действовала весна: румянец алел на юнкоровских щеках, темные зрачки расширились, как у тухляка.
Я пожал плечами и, изобразив поэта-глашатая, пробасил:
— «Мас хиляю — зырю кент, а за ним петляет мент. Сбоку два, — кричу. Кирюха! Бог послал, валит рябуха. Завалились в шарабан и рванулись мы на бан. Ночь фартовая была, отвалили два угла…» Ну и так далее.
— У, класс! — изумилась девушка. — Это по какой такой фене? Уркаганской?
— Научно-популярная феня, — не согласился я. Что было недалеко от истины. — Желаете перевод?
— Желаю.
— На общедоступном языке это звучит примерно так: «Я гуляю, вижу друга, за которым следит милиционер. Подаю ему сигнал об опасности, но тут подъезжает такси, на котором мы едем на вокзал. Ночь удачная была, украли два чемодана…» Ну и так далее.
— Нет, это не звучит, — засмеялась Полина, хлопая в ладоши. — Мало экспрессии. «Мас хиляю — зырю кент…» Вот это звучит! Музыка. Но научной ли интеллигенции? — и хитро-хитро взглянула на меня.
— Ее, её арго, — не сдавался я.
Тогда Полина прочитала мне лекцию о том, что в России с восемнадцатого века существовали особые жаргоны: тарабарский; офеней — торговцев в разнос (коробейников); экзотические жаргоны чумаков, нищих, конокрадов, контюжников, проституток; и вообще жаргон присущ многим профессиям: морякам, водителям, военным, врачам, инженерам, художникам, актерам и так далее. Я уже хотел признаться, в каком НИИ изучал блатную музыку, да лекция и наш спор о великом и могучем закончились. Мы подошли к старенькому зданию университета. В садике на гранитном постаменте восседал Михайло Ломоносов, всматривающийся в невидимую и загадочную глубину Российской земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192
— Мальчики ухаживают за девочками, девочки наливают мальчикам, клекотал тамада Резо-Хулио. — Предупреждаю: Алексу только минеральную, пусть укрепляет нервную систему…
— Детки, вы налегайте, налегайте на пироги, — хлопотала Екатерина Гурьяновна, — тут калориев на всех…
Никитин и Ника молчали, однако переглядывались, как весенние заговорщики очередного путча. Полина, выполняя указание тамады, поставила перед моим носом фужер с минеральной водой, где плавали пузырики с полезным для организма кальцием. Кажется, девушка тоже была в курсе всех исторических событий. И моего подорванного здоровья. Верно, в наших женщинах — наша сила. И слабость.
— Калбатоно Катя, за вас! — предложил тост неутомимый Резо. — Ника, Полиночка, будьте как ваша бабушка; она боевая, молодая, любвеобильная… не побоюсь этого слова!
Словом, праздник зашагал по независимому государству в шестьдесят жилых квадратных метров. Холмы пирогов стали таять на глазах, как айсберги в океане. Рябиновая настойка дурно подействовала на тамаду, он зарапортовался и принялся читать стихи. После таких строчек: «Понукая лошадку марксизма,/ Мы теперь хворостим коммунизм./ Знать, довел нас до мук пароксизма/ Догматический наш плюрализм», — Резо лишили почетного звания тамады и уложили спать в укромном местечке. Потом мы с Никитиным малость поцапались на кухне. Я предупредил товарища, что Ника мне как сестра… Да, я ханжа, но меня можно понять и простить: я перепил минеральных удобрений и стал почти святым. На мою братскую любовь я получил заверение, что у них, Никитина и Ники, дружба, как между мальчиком и девочкой, которая, быть может, потом перерастет в такое чистое, не побоимся этого слова, чувство, как любовь.
Затем я и Полина засобирались уходить. Одновременно. Такое порой случается между мальчиком и девочкой. И что интересно: нам оказалось по пути. А путь у нас, как известно, один: через тернии к стерильным звездам.
Получив за хорошее поведение по корзинке пирогов, гости в нашем лице покинули гостеприимный дом.
На улице по-прежнему шалила весна. От дурманно-пряного воздуха буквально каждая щепка лезла на щепку. В смысле, в ручьях и заводях. Птичьи скандалы в дырявых сетках ветвей звучали, будто симфонические оркестры под управлением сумасшедшего дирижера. Все прохожие беспричинно улыбались друг другу, и казалось, что пациенты некоторых казенных домов получили досрочную амнистию. Вместе с цветочными букетиками.
Было хорошо, однако у меня возникли проблемы: от воды и пирогов с котятами меня пучило, и я не представлял, о чем говорить с молоденькой спутницей, рядом с которой я чувствовал себя инвалидом первой мировой. Тем более я дал зарок (после хакера), что с девушками, скажем так, приятными во всех отношениях, я не завязываю никаких отношений. Даже дружеских. Чур меня, чур! От очаровательных чар!
— Неправда ли, хорошая погода? — брякнул я. О Господи! Типун тебе на язык.
— Да уж, — сочувственно улыбнулась Полина. — Я люблю весну. Особенно месяц май.
— Май?
— Ага. — И спросила с иронией: — Желаете стих? Белый?
— Желаю.
— «То ль я под деревом душистым стою, осыпана лепестками, то ль в канцелярии Небесной встряхнул ангел-хранитель дырокол…»
— Ангел-хранитель, — хмыкнул я. — Твои стихи, Полина?
— Не понравились?
— Я этого не говорил.
— Моей подруги, а что? — Наступала.
— Хорошо. Ничего не имею против твоей подруги и её стихов. Белых, осторожно проговорил я, боясь, что меня укусят за локоть. — И прошу: давай на «ты», пожалуйста…
— А вы, ты… сочинял? — горячилась девушка. Наверное, ей было обидно за подругу. В собственном лице.
— Сочинял, — отшутился я. — В возрасте десяти лет. Потом бросил.
— Ну и например? — На девочку явно действовала весна: румянец алел на юнкоровских щеках, темные зрачки расширились, как у тухляка.
Я пожал плечами и, изобразив поэта-глашатая, пробасил:
— «Мас хиляю — зырю кент, а за ним петляет мент. Сбоку два, — кричу. Кирюха! Бог послал, валит рябуха. Завалились в шарабан и рванулись мы на бан. Ночь фартовая была, отвалили два угла…» Ну и так далее.
— У, класс! — изумилась девушка. — Это по какой такой фене? Уркаганской?
— Научно-популярная феня, — не согласился я. Что было недалеко от истины. — Желаете перевод?
— Желаю.
— На общедоступном языке это звучит примерно так: «Я гуляю, вижу друга, за которым следит милиционер. Подаю ему сигнал об опасности, но тут подъезжает такси, на котором мы едем на вокзал. Ночь удачная была, украли два чемодана…» Ну и так далее.
— Нет, это не звучит, — засмеялась Полина, хлопая в ладоши. — Мало экспрессии. «Мас хиляю — зырю кент…» Вот это звучит! Музыка. Но научной ли интеллигенции? — и хитро-хитро взглянула на меня.
— Ее, её арго, — не сдавался я.
Тогда Полина прочитала мне лекцию о том, что в России с восемнадцатого века существовали особые жаргоны: тарабарский; офеней — торговцев в разнос (коробейников); экзотические жаргоны чумаков, нищих, конокрадов, контюжников, проституток; и вообще жаргон присущ многим профессиям: морякам, водителям, военным, врачам, инженерам, художникам, актерам и так далее. Я уже хотел признаться, в каком НИИ изучал блатную музыку, да лекция и наш спор о великом и могучем закончились. Мы подошли к старенькому зданию университета. В садике на гранитном постаменте восседал Михайло Ломоносов, всматривающийся в невидимую и загадочную глубину Российской земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192