Словно время все еще движется циклически, как при царе Соломоне. Большинство из тех, кто отважился попробовать, не замечает этого анахронизма. Но что, если рай совсем не то, что Эдем, что если это бескрайняя снежная пустыня, холодная и ясная, но непостижимая - как настоящая любовь.
Женя вернулся к часам и холсту, опустился на пол, прислонился затылком к прохладной стене. Что-то треснуло прямо под ним, и он немного удивился, как быстро узнал свои совиные бифокальные очки - сначала по звуку ломающихся дужек, затем наощупь. Кажется, он порезался, но сразу забыл об этом. Белый холст мерцал в полумраке прямо перед ним - нежно и требовательно, как терпеливая невеста. Невеста делала вид, будто ничего такого между ними не было - ни вчера, ни месяц назад. Тут Женя мог и ошибаться, слепота сделала его подозрительным.
Женя мог закрыть глаза или оставить их открытыми - теперь без очков это было все равно. Он чувствовал, как руки и ноги его удлиняются, убегают вдаль - еще немного, и он никогда не увидит своих ладоней, ступней.
Сколько же их было - маленьких белых таблеток? Женя забыл.
Он забыл свое старое бесполое, а затем новое американское имя, свой избыточный вес и редеющие на темени волосы. Забыл о кистях, которые бросил не то вчера, не то месяц назад бросил немытыми. Забыл название гостиницы и начисто спутал в голове цифры телефона портье с датой, по которую оплатил номер. Забыл как попал в Лас-Вегас, город, где все дни солнечные, где солнце высушило его глаза и все вокруг, так что наощупь предметы похожи на мертвую землю. Город, где исполняются пророчества - достояние крапивы, соляная рытвина, пустыня во веки (Соф. 2, 9).
Затем он забыл Хелен, так быстро разочаровавшуюся в русской рифме "Евгений-гений", и подробности их скороспелого развода. Он все равно не мог увидеть Хелен, даже если она все еще стоит здесь, в дверях. Забыл, как беспомощны кисти рук на портретах Эдварда Мунка. Забыл свое детство, длившееся мучительно, фантастически долго. Сначала тесные туфли на выпускном балу, потом победу на конкурсе рисунков в бойскаутском лагере, и снова неподходящие туфли в первом классе. Первый поцелуй в пять лет, мамины руки, рубашку, в которой он родился на месяц раньше ожидаемого, но все-таки вовремя, чтобы получить гражданство по праву рождения. Гул двигателей самолета, который вез его мать в Америку. Выкинул из головы теплое и темное местечко, сад, цветущий и чудесным образом одновременно плодоносящий. Забыл прогрессирующую слепоту. Напоследок подумал, что все содержимое его памяти - информация, собранная четырьмя органами чувств, свидетельства работы осязания, обоняния, слуха, речи, но не зрения, и это развлекло его, хотя и ненадолго.
Сознание оставило его, рассыпалось на части, как картинка-головоломка. А за ним подсознание, сверхсознание и бессознательное - все, как обещал ему когда-то его первый психоаналитик. Они оставили по себе цепочку кровавых следов, ведущих из спальни в ванную, туда, где Женя пытался вывернуть свои внутренности на белый прохладный кафель пола, - но не для того, чтобы по этим следам он мог вернуться, о нет!
Евгений Давыдов, или Юджин Дэвис, как показалось благозвучней чиновнику иммиграционной службы, а заодно и Жениному отцу, - остался один в темном и широком море, необязательном, неумолимом, как море, нарисованное торопливой рукой ребенка. И он не умел плавать.
Женя очнулся среди белых стен, женщина в белом склонялась над ним.
- С возвращением, - сказала женщина и помахала перед глазами Жени белой рукой.
- Я умер? - спросил Женя самыми простыми словами.
- Да, а я ангел, - женщина рассмеялась. - Знаешь, что это? - Женщина в белом поднесла к Жениному лицу белый сосуд. То ли от "утки", то ли от рук женщины остро пахло растворителем.
- Не надо, - пробормотал Женя, - я сам. - Он отбросил простыню и спустил ноги на пол.
- Попробуй, - пожала плечами женщина и отступила, давая дорогу Жене.
Женя открывал стеклянные двери одну за другой, упирался в стены тупиков, переставлял ноги и не чувствовал, чтобы у него что-то болело. Он узнавал наощупь памяти и слуха эти картины смерти и умирания, он хотел, изо всех сил хотел положить все, что знает, на холст. Ему не нужны были краски, не нужны были даже очки с двойными линзами, которые только смущенно врали об истинном положении вещей. Очки ни к чему, если он может сделать это в один цвет.

1 2