Алина. А я – Аля, как звала меня мама, мягко, нежно, домашне; как звали меня друзья… Впрочем, про друзей лучше не надо», – она отчего-то поежилась.
– Так спокойной ночи, Алекс.
Уходя, она оглянулась. Она увидела затылок мужа с короткими завитками волос, абрис его хорошо очерченной скулы, тень на щеке от его пушистых, как у девушки, каштановых ресниц, осенявших карие глаза, и ее догнал его бархатный баритон:
– Спокойной ночи, дорогая!
«Почему я не могу любить его? – думала Аля, поднимаясь к себе в комнату, в свое убежище, полное света, цветов и пастельных тонов. – Что не так, что не срабатывает? Он хорош собой, и многие женщины на него заглядываются. Он всегда внимателен, предупредителен, любезен. Он даже «секси»… – шагала Аля по ступенькам, рассеянно глядя на рисунок покрывающего их ковра. – Но все это какое-то ненастоящее. Как бы только дань моде, правилам приличия; имидж, роль. Меня он не любит и не любил никогда. Потому что у него вообще нет потребности любить, ему это просто не нужно. И дело не в возрасте – хоть разница у нас большая, но что такое сорок два года для мужчины? Ничего».
Был ли у него кто-то в прошлом, отучивший его любить? Любовная драма, предательство, измена? Воображение Али принялось рисовать портрет таинственной роковой женщины, разбившей сердце юного Алекса… Но экзерсис удавался с трудом, ее воображение не справлялось с сюжетом любовной трагедии, где главную роль мог бы играть ее муж.
Что же тогда сделало его душевным импотентом и даже почти импотентом физическим? То есть не то чтобы импотентом, и даже, конечно, нет; но сексуальная сторона их жизни его так мало интересовала, что их физическую близость трудно было назвать иначе, как выполнением супружеского долга.
Разве я не привлекательна, спрашивала Аля у своего отражения в зеркале на туалетном столике спальни, разве я не хороша собой?
Отражение подтверждало, что хороша. Для полной убедительности Аля сняла очки – на нее из зеркала глянули большие серо-голубые глаза, которым немного расширенные черные зрачки действительно придавали легкий сиреневый оттенок. «Фиалковый», как говорил Алекс… Она сдула волнистую прядь светлых, немного пепельных волос со щеки, прядь взлетела, потом легла, послушно обняв нежный овал лица.
«Разве я не заслуживаю, чтобы меня любили? – искала поддержки у зеркала Аля. – Чтобы меня хотели? – Ее глаза начали наполняться слезами, и в их расплывчатом тумане она увидела, как у ее отражения покраснел нос, отчего себя стало еще жальче. – И если ты не можешь, «дорогой», – зло передразнила она интонацию мужа, – то нам с тобой придется расстаться».
Аля, охваченная внезапным вдохновением, уже писала, и ручка ее летала по бумаге: «И, я надеюсь, ты сможешь меня понять. Мы друг друга не любим, так уж получилось. Это не наша вина, и не в нашей власти это изменить. Но согласись (она написала «дорогой» и зачеркнула), всю жизнь так продолжаться не может, и лучшее, что мы можем сделать, – это разойтись поскорее, дав друг другу свободу. И тем самым шанс быть счастливым: то есть любить и быть любимым…»

Какое-то время она сидела, уставившись невидящим взглядом на свое письмо, затем, глянув на часы – было почти половина одиннадцатого вечера, – спохватилась, вскочила, бросилась в соседнюю маленькую комнатку, служившую ей гардеробной, схватила приготовленный там заранее объемистый пакет и устремилась к дверям. Внезапно она вернулась, вырвала из склейки почтовой бумаги страницу с письмом и, сунув его в карман, вышла из комнаты.
Бесшумно спустившись по лестнице, она прошла незамеченной мимо раскрытой двери кабинета Алекса, пересекла гостиную, вышла в сад и растворилась в летней ночи, густой и пряной.

Глава 2

…Теплую, уютную темноту ночи пронзило холодным стержнем звонка. Сон, отступая и клубясь, повис на нем, как белье в итальянском дворике.
Вскочив, Алексей раздраженно схватил со стола орущий телефон и направился обратно к постели, сунув мимоходом свой нос в щель между плотными занавесями. Серая предрассветная невнятица, стывшая за окном, усилила чувство острой неприязни к тому, кто разрушил интимный покой его сна. Телефон трясся и захлебывался в его руке. Выразив одним энергичным словом все, что он думал о своем неведомом абоненте, Алексей снял трубку:
– Алексей Кисанов слушает.
«А что же еще, – думал он, зарываясь с телефоном обратно в дышащую теплом постель, – не говорить же «Детективное агентство АКИС». Я вам, черт побери, ночью не агентство, я вам ночью просто спящий Кис, и все тут».
– Добрый вечер, – раздался в трубке глубокий баритон, – то есть, извините, наверное, доброе утро… Говорит Александр Мурашов. Я еще раз прошу вас извинить меня (он разбудил меня, чтобы извиняться? – раздраженно подумал Кис), я вас, наверное, разбудил (мне нравится это «наверное»!), но у меня неотложное дело… Я бы вас попросил взяться за него, и незамедлительно. Могли бы вы сейчас приехать ко мне?
Алексей знал по опыту, что бывают действительно дела «незамедлительные», хотя дела такого рода чаще всего касаются милиции, а не сыскного агентства, но он знал также, что бывают дураки, паникеры и даже шутники. Впрочем, последнее исключалось: имя Александра Мурашова кое о чем ему говорило. Поэтому он ответил вопросом на вопрос:
– Вы мне не сказали, в чем, собственно, дело?
– Я не хотел бы говорить по телефону. Прошу вас, приезжайте.
– Послушайте, вы будите меня среди ночи и просите приехать к вам – то есть прощай сон окончательно и бесповоротно –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17