Есть хорошие женщины, красивые. – Он улыбнулся, что-то вспомнив. – Но южные женщины портятся очень скоро, как яйцо на солнце, – добавил он, и улыбка сбежала с его лица.
Эпона не удостаивала его ответом.
Взглянув на нее, Кажак заметил ее сердито поджатые губы.
– В стране фракийцев много меди, – сказал он примирительно. – Они добывают медь в долине Дуны больше поколений, чем волос у тебя на голове. Строят города, производят бронзу. Обрабатывают железо, делают кое-что для упряжь, кое-какое оружие, но не такие большие мечи, как кельтские. Никто не умеет обрабатывать железо так, как кельты. Твой кузнец, твое племя – люди очень толковые, с головами на плечах. И очень сильные.
«Что он, – подумала Эпона, – решил умаслить ее своими неуклюжими похвалами? Ничего не выйдет». Она плотнее сжала зубы и устремила взгляд вперед; холмы постепенно уступали место далекой равнине, казалось, это сама Мать-Земля раскрывает им свои объятия.
Неужели это и есть Море Травы? Конечно, нет; хотя и кажется, будто они путешествуют бесконечно долгое время.
Кажак продолжал свой монолог, надеясь, что она не только слушает, но и ценит его усилия. Мужчины ничего не обязаны обсуждать с женщинами; она должна чувствовать себя польщенной, что он разговаривает с ней.
– Во Фракии много племен, и все разные, непохожие друг на друга, – сказал он. – И живут все отдельно. Горные люди, равнинные люди, болотные люди. Каждое племя гордится собой, считает другие, – он помедлил, ища нужное слово, – низшими. Но в южных странах жарко, слишком много солнца, думает Кажак. Люди вытворяют там смешные вещи. Очень смешные, – повторил он.
Против своей воли, она была заинтересована.
– Какие смешные вещи?
К этому времени молчание стало невыносимым бременем; любопытство постепенно подтачивало ее сдержанность.
– Некоторые племена во Фракии не едят мясо, – объяснил Кажак. – Совсем никакое мясо, даже баранину и козлятину. Питаются корнями, молоком, сыром, медом. Мужчины у них ведут себя как женщины. Не обучаются воинскому делу, не сражаются. Только и говорят, что о мире, мире, мире, а мускулы у них вялые и дряблые. Растят розы, поют песни. Слабые люди. Когда-нибудь нагрянет сильная буря и будет разметать их всех, как листья.
– А мне кажется, что они живут вполне счастливо, – не преминула заметить Эпона.
– Счастливо? Зачем такое счастье? Их дети умрут от голода или их убьют, ведь они не умеют сражаться. Все должны уметь сражаться. Не на живот, а на смерть. Все живые существа знают это, и только смешные фракийцы думают, что могут прожить мирно. – Его голос был полон презрения.
– Есть много кротких существ, которые никогда не сражаются, – попробовала было возразить Эпона, но Кажак взмахом руки отмел ее возражение.
– Все сражаются. Маленькие птички сражаются за еду, за свое гнездо. Кролики такие нежные, такие ласковые. А как они дерутся лапками, как рвут друг друга за крольчиху. Она всегда достается самому сильному, у них рождаются сильные крольчата. И это правильно. Так должно быть. Сильные живут, слабые умирают.
«Он прав», – сказал внутренний голос
– В лошадиных стадах мы позволяем молодым жеребчикам сражаться между собой. Победители покрывают всех кобыл, а побежденных мы холостим, – продолжал Кажак. – Так мы выращиваем сильных лошадей. Вот увидишь.
– Ты рассказывал мне о смешных обычаях фракийских племен, – напомнила Эпона, обуреваемая желанием знать больше.
– Да, некоторые племена – те, что посильнее, где есть и воины и оружие, – так общаются со своим Богом. Бросают на копья какого-нибудь знатного человека. Если он умирает, они говорят, что Бог возлюбил его. Если остается жив, говорят, что он плохой человек и уже не знатный. И так плохо, и так плохо. Позор. Когда слишком жарко, то люди становятся мягкими, вот и люди поступают по-смешному.
Закусив губу, Эпона удержалась от смеха.
– У одного мужчины много жен, хороший обычай. Такой обычай и у скифов, хороший обычай. Но когда умирает фракиец, среди его жен начинается ссора. Какая из них больше всего любила умершего. В этой ссоре участвуют и родственники. Ссоры, драки, чуть ли не настоящая война. Одна жена побеждает, довольна собой, все ее чтут. Родственники убивают ее и хоронят с мертвым мужем. Все другие жены завидуют. Горько рыдают: у-у-у. – Превосходно изображая плакальщиц, Кажак скривил лицо, стал тереть кулаком глаза и так завыл, что лошади прижали уши к головам. Остальные скифы разразились громким смехом.
Не могла сдержаться и Эпона, она тоже рассмеялась. Зрелище было неподражаемое: беспощадный воин превратился в рыдающую женщину, а затем обрел прежнее обличье, широко улыбаясь, довольный сыгранной ролью.
Рассмеявшись, Эпона уже не могла вернуться к прежнему мрачному настроению. Туторикс славился тем, что помнил нанесенные ему обиды до глубокой старости, пока не выпадет борода, но Эпона отнюдь не была такой злопамятной. Злобные чувства скисали в ней подобно молоку, и, как только гнев остывал, она предпочитала забывать о них.
Они поехали дальше. Высмеяв в столь долгом – для скифа – монологе фракийцев, Кажак замолчал. Эпона старалась держаться вровень с его конем, для этого ей иногда приходилось бежать трусцой.
Кельтские пони ходили мелкими шажками, идти вровень с ними было не так уж и трудно, однако нечего было и надеяться не отставать длительное время от размашисто шагающих скифских лошадей. Эпона с благодарностью думала о том, что все дети их племени отличаются проворством ног, это качество воспитывалось в них с раннего детства.
Ее племя, ее племя.
Что-то жгло изнутри ее веки, горло, казалось, распухло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146