– Я Кажак, достойный сын Колексеса, Повелителя Лошадей, – сказал он, – никогда ни от чего не убегаю. И никогда не езжу по ночам по гористой местности. Человек он или волк, какая разница? Людей мы не боимся. Волков тоже не боимся. Пусть это существо идет за нами, Кажак наплевать.
Эпона умела ценить истинную храбрость и была втайне горда скифом. Когда они тронулись в путь, он заговорил с ней снова, пытаясь таким образом восстановить пошатнувшуюся уверенность в себе.
– В Море Травы видно далеко-далеко, за полдня пути, – сказал он ей. – Никто не может заставать тебя врасплох. Горный волк не будет ходить туда за нами, горный волк беспомощный в Море Травы.
Собственный голос подбадривал его.
– Скифы будут преследовать этот волк, – сказал он, представляя себе, как отправляется на охоту с большой группой вооруженных луками и стрелами братьев. Они нападут на конях на это существо, отрубят ему голову, затем снимут с него шкуру, которую он прикрепит к стене своего шатра; женщины будут смотреть на нее, восхищенно перешептываясь.
Скифы во главе со своим предводителем быстро скакали на восток.
Меж тем старик, живущий в каменной хижине возле тропы, рассказывал своей сбежавшейся родне о том, что он видел на краю леса. Слух об этом, как птичий щебет, облетел весь поселок, и в скором времени, чтобы послушать о случившемся или рассказать о других таких подобных случаях, к хижине собрались остальные местные жители.
Приглушенными голосами они рассказывали друг другу о человеке, который обратился в волка, либо о волке на человеческих ногах, преследовавшем всадников; оказалось, что кое-кто уже видел это ужасное существо, никогда прежде не появлявшееся в Карпатах.
Когда скифы остановились на последний свой привал в горах, Кажак предусмотрительно выбрал место, защищенное с трех сторон завалами валунов, с одним-единственным подходом. Они разбили лагерь задолго до наступления тьмы, натаскали много сушняка и развели огромный костер.
Эпона сидела, скрестив ноги, на земле и, наблюдая за пляской языков огня, думала о Тене, Призывающей Огонь. Любопытно, тот же ли самый дух одушевляет огонь, разведенный скифами? Если она захочет помолиться скифскому огню, должна ли она обращаться к нему на языке заклинателей огня?
Размышляя об этом, она осознала, как скудны ее знания. Теперь-то она понимала, что есть много важных вещей, о которых, будь у нее такая возможность, она непременно расспросила бы друидов.
«Друиды. Ты не должна думать о друидах», – резко напомнила себе Эпона. Эти мысли могут распространяться далеко-далеко, как отблески сигнального костра, разведенного на холме, чтобы извещать всех о смерти вождя или созывать родственные племена на войну. Есть некто, кого могут привлечь эти мысли. Она не должна…
Но она ничего не могла с собой поделать. Она ощущала присутствие Меняющего Обличье; он прятался в тайных уголках ее ума, как невероятно огромный серебристый волк таился среди деревьев, наблюдая за ними желтыми глазами.
Ей так и не удалось убежать от него.
Но, может быть, еще рано терять надежду, Кажак считает, что они смогут убежать. Однако Кажак не понимает, что за существо их преследует. И она, Эпона, не может ему сказать. Чего доброго, он отошлет ее обратно, чтобы избавиться от этого оборотня, тем самым лишив ее возможности жить так, как ей хочется, а что может быть лучше, чем скакать на быстроногом коне, с развевающимися на ветру волосами.
«Пусть другие жертвуют собой ради племени, – подумала она. – Я оставила прошлое позади. Я еду в Море Травы, и там у тебя не будет никакой власти надо мной, Кернуннос. Такое расстояние непреодолимо даже для тебя».
Должно быть непреодолимо.
Языки пламени с треском облизывали сосновые сучья, в небо, в поисках своих далеких сестер – звезд, взметались снопы искр. Но звезды были скрыты тяжелыми тучами. Небо над ними было черное и пустое, такое же пустое, как и окружающая их ночь.
Впрочем, ночь была не совсем пуста. Где-то завыл волк, и серый жеребец вздрогнул.
Эпона боролась со сном; она знала, что Кернуннос может легко пробраться в мир ее сна, где она бывает такой уязвимой. Если он задумал вернуть ее в Кельтскую долину, к друидам, он наверняка сделает эту попытку здесь, в горах, в местности, привычной для них обоих.
Ночь тянулась медленно-медленно, как всегда тянется она для терзаемого болью человека.
Пятеро людей не смыкая глаз ожидали ее завершения.
Деревья стояли неподвижно, как часовые.
Из глубины, скользя по неровной местности, выплыла какая-то бесформенная тень. Она неслась, словно плот по низвергающейся горной реке; словно что-то шепча, она шуршала в листве деревьев; она была как бы неотъемлемой частью самой земли, мглы и всего окружающего. Она явилась, чтобы потребовать то, что, как она считала, принадлежит ей по праву.
Из всех, кто там был, Эпона первая почувствовала, что тень наблюдает за ними: за безопасным кругом, очерченным светом от пылающего костра, она увидела мерцающие желтые глаза.
«Нет, – безмолвно обратилась она к тени. – Я больше не принадлежу племени. Я принадлежу этим людям, их народу».
Костер вдруг погас, как если бы его задернули большой шкурой. Дасадас, выругавшись, вскочил и приладил стрелу к тетиве, однако стрелять было не в кого и не во что.
Тьма придвинулась теснее.
Аксинья стал шарить в свой торбе, ища кресало, но его пальцы онемели, и он никак не мог высечь огонь.
Вокруг их стоянки ходил волк. В наступившей неестественной тишине отчетливо слышалось его хриплое дыхание. Он нарочно наступал на ветки, которые ломались под его тяжестью. Волк был очень большой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146