И она же ощущала в себе достаточно энергии, чтобы все же попробовать преодолеть этот барьер.
«Пожалуй, было бы куда легче остаться и поселиться в волшебном доме, – уныло подумала она. – Даже другой мир показался мне не таким чуждым, как этот, в котором я очутилась».
На степь нисходила ночь. Откинув заменяющий дверь занавес, Эпона наблюдала, как скифы готовятся к окончанию дня. Шатры и кибитки стояли большим неправильной формы кругом; внутри этого круга находились некоторые загнанные на ночь животные; тут же, на очагах, готовилась пища. Повсюду теперь, с закрытыми лицами, сновали женщины; они готовили вечернюю трапезу, самую обильную за весь день.
Может быть, ей следует присоединиться к ним, принять участие в их хлопотах? Но у кого можно спросить об этом?
Эпона ждала, не зная, что делать; в конце концов она стала сомневаться, что ее вообще накормят. Она видела, как в большие шатры, занимаемые знатью племени, вносят блюда с едой, видела, как распределяют еду среди пастухов, сидящих небольшими кружками возле своих животных. Все, что оставалось, женщины уносили в кибитки, для себя и своих детей.
Желудок у Эпоны заурчал, повелительно требуя насыщения. Скоро он превратится в настоящего тирана. «Лучше позаботиться о себе прямо сейчас», – решила Эпона и уже хотела было покинуть шатер, но в этот миг увидела, что к ней приближается Кажак.
– Куда ты идешь? – спросил он.
– Я голодна.
– Голодна? – Он повторил это слово так, точно оно было лишено для него всякого значения. Он никогда не задумывался над тем, как будет питаться Эпона в скифском кочевье; никогда не задумывался над тем, как вообще питаются женщины. Это дело самих женщин, но, очевидно, никто не позаботился о кельтской женщине.
Это было рассчитанное оскорбление. Он сразу нахмурился, голос его стал походить на рык.
– Подожди здесь, – сказал он. – Сейчас тебе принесут еда.
Он вышел с видом воина, шествующего на битву. Эпона наблюдала за ним, ошеломленная.
Скоро он возвратился с сочным куском мяса, чашей с кислым молоком и пакетом с каким-то странными, несъедобными сладостями. Вместе с ней вошел в шатер и сидел, наблюдая, как она ест.
– Вкусно? Да? – спросил он несколько раз.
Полностью набитый рот избавил Эпону от необходимости лгать.
Когда она заморила червячка и стала жевать медленнее, Кажак с задумчивым видом нагнулся вперед и, положив руки на колени, всмотрелся в ее лицо.
– В шатре Колексеса ты была готова сражаться за Кажак, да?
– Да, – подтвердила она.
– Но почему? Ведь они убили бы нас обоих: и меня, и тебя.
– Ну и что? – Она вытерла руку о рукав и сунула в пакет с липкой сладостью, затем, пробуя, облизала палец. Фу. Сладость, казалось, была приготовлена из зажаренных толченых насекомых в меду.
– Мы были бы мертвы, вот что, – ответил Кажак. – И ты была готова идти на смерть? Ради Кажак?
Она не могла понять его изумления.
– Конечно. Я твоя жена, ты мой муж. Женщина в случае необходимости обязана сражаться за мужа, защищая его жизнь, так же, как она обязана кормить его и ткать для него одежды.
– Кажак не знает такой обычай. Иногда жену или любимую женщину, задушив, погребают вместе с мужем в деревянном доме, это хороший обычай. Но чтобы женщина сражалась с оружием в руках? Так бывает только у дикарей. Кто велел, чтобы ты так поступала?
– Я не слушаю ничьих велений, сама решаю, как мне поступить, – надменно ответила она.
– Но ты жена Кажака и должна делать то, что он тебе велит.
Ее настроение резко изменилось.
– А что, если я не послушаюсь твоих велений? Ты меня ударишь? – резким движением она опустила руку на кинжал. Кажак наблюдал за ней, не веря своим глазам.
– Женщина никогда не решится… – воскликнул он.
– Эта женщина решится, – уверила Эпона. – Не старайся изменить меня, я все равно не буду походить на ваших женщин, Кажак. Во мне течет кельтская кровь. Я принадлежу только себе.
Эти слова колокольным звоном отдались в голове Кажака. Может ли человек принадлежать только себе, не быть ни прислужником Колексеса, ни рабом, которого можно купить и продать? Возможно ли подобное?
Эта женщина возбуждала его. По благоуханию ее кожи, по сиянию ее щек он видел, что она только что натиралась – или ее натирали – пастой. Вспомнил, как она стояла рядом с ним и, готовая защищать его, играла кинжалом.
– Эпона, – сказал он.
Он потянулся к ней, уже не владея собой. Да, она колдунья, может быть, даже обладающая еще большей силой, чем он предполагает; она может иссушить его, как сухой ковыль, может натравить на него злого духа, может высосать из него жизнь, как шаманы высасывают из Колексеса. Какая разница.
– Эпона, – повторил он, смягчая голос и протягивая руку.
Это был длинный утомительный день. Эпоне хотелось спать, ее глаза слипались, и у нее не было желания оказаться в мужских объятиях. Но все вокруг было таким странным, вселяло тревогу: общество, в которое силой обстоятельств она должна была войти, уже начало ее отвергать, и она знала это. Ей предстоят трудные времена; вполне возможно, что это место никогда не станет для нее домом, а эти люди – достаточно близкими. Она хорошо знает здесь только лошадей и одного-единственного мужчину.
Ей не хотелось спать среди пахнущих плесенью ковров и грязных мехов, лучше уж спать в объятиях Кажака. Отныне они ее дом.
Улыбнувшись, она взяла его руку и прижала к груди.
ГЛАВА 22
Утро должно было ознаменовать начало новой жизни Эпоны, принадлежавшей теперь к скифскому племени. Проснулась она одна, Кажак ушел еще ночью. Позднее Эпона узнала, что таков скифский обычай: к мужчинам, проводящим всю ночь с женщиной, здесь относились подозрительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146