Строители неторопливо бродят по просторам. Стремительно переделывая и строя, то там, то тут. То тут, то там. Иногда. Скрипят их ржавые руки. И на свет появляется уже давно не нужный дом, в котором никто не будет жить. Или среди моря возводиться мост. Искусственное творение призванное соединять разъединённых, но их уже нет. И стоит на мелководье ферменная конструкция, и под ней плещется вода. Но берегов нет. Их съела вода. Сожрала штормами и слизала нежными прибоями под шелест музыки с эстрад. Море породило. Море кормило. Море убивало. И море одевало. Сын моря и солнца был наг. Но ветер ему нашептал, что если он сойдёт с бетонной ленты на песок пляжа, то там он найдёт себе одежду. Давно погибший контейнеровоз отдал свои сокровища земле. Волны выкинули всплывшие из трюмов контейнеры с одеждой для рынков восьмых стран.
Железный плащ стоял у дороги, обозначая автобусную остановку. Под его широкими плечами свили себе гнёзда ласточки. Маленькие птички сновали над дорогой вокруг одевшегося путника и ловили мошкару. Тихие стремительные полёты, раздвоенный хвост и белая грудка. Нежный посвист. Рядом в придорожной канаве вода – колыбель комаров. Деревья растущие под землю и корнями проросшие в небо, образовали арочную галерею над бетонными плитами дороги. Под сводами висели фонари. Они прилетели сюда переждать день и тихо устало светили. Из-за этого казалось, что над Полушарием царит ночь, распуская свои кошмары. А эта галерея уютное укрытие от них. Но наступит вечер. Одинокое теперь солнце начнёт заходить за край земли, чтобы снизу греть землю и жарить пятки её попирателям, палить лысины антиподам. Солнце зайдет и в сумерки фонари разлетятся по своим столбам светить кто где. Кто на перекрёстке исчезнувших парковых аллей, кто над хижиной рыбака, рядом с другой наживкой для рыб. Ряд рассядется над Центром, освещая площадь с гуляющими парами. Шквал иногда фонари срывает. Он их кидает на местность разбивая о суки и стены. Икра рыбака в такой день пенится, стремясь в воду. Ведь кто-то из рыбаков не вернётся, опрокинутый ветром. Они ловят рыб на самих себя.
Тёмно-синим вечером сын моря и солнца вошёл в живой городок. Под матерчатыми, полосатыми навесами террас, сидели жители городка и марафонили. Специальные люди следили, чтобы ни один из них не перешёл четырёх суток. Иногда хватала измена и уносила кого-нибудь на семь километров, откуда они высматривали зраком в пятак отбившихся. В тёмных переулках отщепенцы-внесистемники разрисовывали двери чёрных ходов на замороках. Они боялись чёрных ходов. С детства. С кровью матери и её ДНК они приняли страх перед белыми стариками в чёрных-чёрных домах, в чёрных-чёрных странах, с чёрной-чёрной рукой, которой они забирают к себе малышей войдя через чёрный ход. Внесистемник системен и днём на нём галстук, поверх белой рубашки. Когда приходит кроссворд, они составляют его белые клетки, пока он не заполнит себя. В этот вечер в городе кроссворда не было. Его хождение исключили. Было тихо. На набережной была девушка четвёртого размера.
– Зайка, ты меня рубишь. Я понимаю, что это очень тяжело, когда ты готов на всё для человека, но это не взаимно.
– Прошу прощения? – осведомился у неё сын моря и солнца.
Он проходил мимо и случайно услышал что она говорила. Ему показалось, что это к нему. Но она даже не повернулась на его слова. Продолжая смотреть вдоль набережной, стоя у парапета, забрызгиваемого волнами.
– Я чем-то могу вам помочь?
– Извини, я пыталась тебя полюбить, но…
Неразумная жизнь-автомат. Как полигональный персонаж-предмет интерьера, она ответила:
– Зайка, ты меня рубишь. Я понимаю, что это очень тяжело, когда ты готов на всё для человека, но это не взаимно. Извини, я пыталась тебя полюбить, но…
Взгляд неподвижно смотрел вдаль, как будто её собеседник был невидим. Его наверно смыло волной. Сын моря и солнца прошёл набережную, освещённую фонариками, сидящими на ажурных столбах. Здесь было ветренно. Ночь. И безлюдно. Не считая кивающей за спиной вдалеке девушки четвёртого размера. В этом городке не было того, что искал рождённый морем и солнцем путник. И потому его путь лежал дальше. Ему бы на ночлег, но город зол. Надо укрытие себе найти среди листвы, или кто приютит одинокий.
Дорога петляла дальше в свете взошедшей луны. Становилось жарко. Мир стал серебряным. Справа от дороги возвышался ещё один утёс, обрывом уходящий в клокочущую пену прибоя. На утёсе кто-то стоял и подвывал ветру. Если это горе, то оно коснётся сына моря и солнца и убежит. Больной им воспрянет вновь. Сын моря и солнца знал, что он может помочь дав счастье, или излечив от несчастья. Ждать не стоило. Горе может поглотить страдальца на утёсе и толкнуть его вниз в кипяток волн. Сын моря и солнца сошёл с дороги в высокую траву и побежал наверх утёса. Он бежал и чем ближе, тем отчётливее становился слышно стоящего на вершине человека, декламирующего для пространства над волнами. Тот был болен. Его глаза сверкали в темноте красным отсветом луны, а длинные космы вокруг плеши топорщились в разные стороны.

– В темноте забыться я
Луна мне не интересна
Я затменье призываю
И Луну я презираю
Как отблеск чужого света
Быть такой ей до конца
Света
Света нету кроме света
Тьма укроет всех поэтов
Только вспышки в темноте
От орудий Мякилотто
Сколько было их во сне
В темноте и при Луне
При Луне я приземлился
На Луне остановился
Нет заправки на Луне
И бензин мой на нуле
Призываю я затменье
Чтоб разумное творенье
Чтоб Луна исчезла в мраке
Потеряв опору я
Пал!
На Землю притяжением
Как в метро притиснут я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50