Терунян сделал незаметное обманчивое движение, как опытный футболист, который не грубо, а ловко передает мяч другому, отдаляя его от противника. Тебе бы перехватить этот мяч, ухмыльнуться бы над собственной занудной серьезностью, но ты изрек: «Пьете друг за друга, славословите друг друга и все оказываетесь хорошими людьми — один другого
лучше. И я заодно с вами.— Вот на этой бы ухмылке над собой тебе и закончить, но тебя понесло дальше:— За каким бы столом я ни сидел, там собирались исключительно хорошие люди. А вы не знаете, где собираются плохие? Я так соскучился по столу, где и плохие бы люди тоже были...» В твоих словах, безусловно, была доля истины, но к чему излишняя серьезность? Скажи ты все это со смешком, причисли себя к этим самым «хорошим людям», и все было бы иначе. Почему ты не бунтовал, когда те же люди превозносили тебя? А ведь, кроме Андраника, Теруняна и Саакануш, тебя никто не читал, тут к цыганке ходить не надо. Твое раздражение вызвал судья? Ну и что? Когда тот восхвалял достоинства Теруняна, его удивительный такт в обращении с людьми, зачем ты процедил сквозь зубы: «А разве излишни эти качества для судьи?» — «То есть? Не понял вашего намека?» — судье не хотелось стычки, к тому же у него явно разболелась печень. «Для чего в тот день вам потребовалось, чтобы разводившиеся молодые люди чернили друг друга?» — «Суду для развода необходимы веские причины».— «Суд может решить вопрос имущества, жилплощади, но не вопрос совместной жизни людей — люди сходятся и расходятся сами».
Потом перед твоими глазами возникла женщина-бухгалтер и вновь задала свой наивно-немилосердный вопрос: «Скажите, два человека могут прожить месяц на зарплату в сто пять рублей?» Женщина смухлевала в бухгалтерских расчетах, получив то ли триста двадцать, то ли триста пятьдесят рублей, и сразу же призналась. В лице ее, в фигуре еще замечались следы былой красоты. Судья трижды проигнорировал ее наивно-немилосердный вопрос. Только однажды прервал: «Это к делу не относится, тикин. Говорите по существу». Минут десять посовещавшись шепотом с заседателями, судья объявил решение: год тюремного заключения. И в это мгновение раздался душераздирающий детский крик: «Мама! Мама!» Женщину прямо из суда повезли в тюрьму — хорошо хоть, дали проститься с ребенком.
Варужан не мог на это смотреть: девочка лет десяти-одиннадцати в зале, мать на скамье подсудимых. А скамья на небольшом возвышении. И девочка встала на цыпочки, а мать нагнулась для горького прощального поцелуя . «Почему вы не ответили на вопрос той женщины, довольно простой вопрос? Только одернули женщину: не товарищ судья, а гражданин судья. Вам главное было отмежеваться от нее: она преступница, а вы архангел Гавриил».— «И что, по-вашему, я должен был ответить?»
После суда Варужан с девочкой и ее тетей, сестрой матери, отправился к ним. По дороге, глотая слезы, женщина стала рассказывать, что два года назад муж бросил сестру с ребенком, квартиру им оставил, а всю мебель вывез. В однокомнатной квартире стоял стол, шесть стульев («Она на эти деньги купила, будь они прокляты»), постели лежали на полу, на гвоздях по стенам висела одежда.
«Что вы должны были ответить? Сказали бы: да, вполне возможно прожить на сто пять рублей. Или: трудно прожить на сто пять рублей, но все-таки нужно оставаться честным».— «Размер зарплаты не й определяю, не мне и отвечать за это. Перед законом все равны, нарушил
его — будешь наказан».— «Хотел бы я верить, что все равны перед законом. Но не думаю, что один закон нужно без разбору одинаково применять ко всем».— «Сочините новый уголовный кодекс».—«Вместо своего нового романа»,— вставил вполголоса Врам Симонян. «В моем сочинении кодекса нет нужды».
Варужан достал из кармана записную книжку и стал читать: «Простые люди достойны сочувствия и милосердия, ибо не по своей воле совершают преступления, но их вынуждает жизнь. Князья же совершают преступления по своей воле, поскольку нужды ни в чем не испытывают. Потому должны они подвергаться двойному наказанию».— «Князья? Какие еще князья?» — судья недоуменно смотрел на Зарзанда Майсуряна. «Это слова Григора Татеваци, по-моему»,— сказал Терунян. Как он вспомнил? Варужан улыбнулся Теруняну, потом холодно взглянул на судью: «Слово «князь» можно заменить каким-нибудь современным. А в остальном сегодня это, как и шестьсот лет назад, означает одно: судья не вправе забывать дух закона».
Наверно, всю жизнь будет помнить Варужан маленькую девочку, стоящую в полупустой комнате и вопрошающую: «Ты кто, дядя? Ты освободишь маму?..»
Сейчас на его письменном столе лежит просьба о помиловании, написанная несчастной женщиной,— он отвезет эту просьбу в Ереван. Удастся ли чего-нибудь добиться, простят ли ее?..
«Почему вы приняли решение посадить ее в тюрьму? Нет-нет, я смотрел наш уголовный кодекс. Наказанием за подобное преступление могут быть также принудительные работы, а возможно и простое снятие
с работы».Девочка сидела напротив него за столом, и глаза на детском лице были старые-старые. Тетя ее все рассказывала, рассказывала, а девочка, подперев кулачком подбородок и не сводя глаз с Варужана, в течение всего разговора молчала. Только иногда свободной рукой отгоняла от себя сигаретный дым, а может, играла с ним — Варужан не заметил в доме ни одной игрушки. Детские глаза приводили его в замешательство — он так и не рискнул ответить девочке прямым взглядом. А когда ее тетя кончила рассказывать, девочка вновь повторила свой беззащитный вопрос: «Дядя, вы кто? Вы привезете домой мою маму?» Что он мог ответить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179