«А кто такой Энис-бей?» — пробормотала Нуник. «Молодой врач,— ответила меццо-сопрано,— из Стамбула. Давний знакомый Арама Тиграновича».
Ах, так вот с кем разговаривал брат по-английски!..
Нуник тут же позвонила в мастерскую Арама. Начала без всякой увертюры: «Звонила меццо-сопрано. Энис-бей прилетает в понедельник, рейс восемьсот девяносто три, меццо-сопрано просила встретить его в аэропорту».— «Хорошо»,— односложно ответил Арам.
В дверях появилась тикин Анжела с тяжеленными сумками, запарившаяся, красная. Нуник вскочила с места.
— Ты с Арамом говорила? Кто приезжает?
— Да, с Арамом. Невеста его приезжает.
— Вай, рухнул мой дом! — И сама рухнула в ближайшее кресло.
— Шучу. Приезд невесты я оттянула на месяц. Больше не удалось.
— Молодец, доченька. А кого же он должен встречать?
— Одного парня. В Москве познакомились.
— Да пусть хоть тысячу парней, милости просим.
— Бабушке ты случайно не проговорилась? . — Да ты что!
— Мам, а как там насчет пальто?
— Сегодня вечером примеришь.
Нуник захлопала в ладоши, обняла мать. Тикин Анжела была тем не менее в сомнениях.
— Что же такого ты ей сказала, что она на месяц отложила приезд?
— Сказала, сейчас у нас будет суета перед бабушкиным юбилеем, так что лучше после. Он был недоволен. Говорит: значит, все затягивается, потому что потом Новый год, ей непременно нужно в Англию. Твоя будущая сноха учится в Москве.
— Ой, хоть бы она там и осталась. Что у них, университетов нет?
— Там учат за деньги, а у нас бесплатно.
— Лучше б и у нас за деньги учили.
Тикин Анжела, чуть-чуть успокоившаяся, направилась на кухню, а Нуник поднялась в свою комнату. Кто же этот Энис-бей? Арам не говорил, что у него есть знакомый турок. Наверно, и он в Москве бесплат-
но учится. Отрывистое «хорошо» брата показалось ей странным: не было в этом слове ни удивления, ни радости. И других вопросов Арам задавать не стал. Что за тайны у него? И в какое неудобное время приезжает этот ЭниС-бей — и так полно гостей на бабушкином юбилее, а теперь и он, да еще из Стамбула. Зеркало чуть-чуть развеяло ее мысли — она опять увидела себя в кожаном синем пальто. В синем! Девчонки с их курса посинеют от зависти! Ничего, перед мамой она потом как-нибудь выкрутится. Пусть это будет подарком к ее двадцатилетию. Правда, двадцатилетие только через два года... Ну и что? Пусть через два года ничего не дарят.
Варужан неспешно направлялся к ущелью.
В Ереване он пробыл всего три дня, устал от сутолоки, но, устроившись в гостинице, вдруг почувствовал, что не хочет сидеть в четырех стенах.
С балкона ущелье казалось таинственным, безлюдным. Что-то гулко напевающим само для себя. Погруженным в свои непонятные думы. Наряженным в осеннюю пестроту листвы само для себя. Перед вечной тайной ущелья показались ему такими мелкими, такими ничтожными мыслишки и сантименты ущелья внутреннего, собственного.
Отдыхающие с торжественной неторопливостью шли к колоннаде с минеральной водой. И ущелье, чудилось, куда-то исчезло на миг, только слышался глухой шум водопада, подобный сдерживаемому пению.
Варужан тоже шел медленно. И могло создаться впечатление, что он направляется к минеральному источнику.
Память всколыхнула в нем недавний спор с Арамом, начавшийся с обычного разговора, но вспыхнувший, разгоревшийся и оставивший в Варужане горький осадок.
«Во-первых, не Корбюзье, а А'Корбузье, господин бывший архитектор. Ну да это ладно. Я хочу кое-что спросить».
«Спрашивай».
«На днях ко мне приедет гость из Стамбула».
«Еще и из Стамбула?»
«Это не по бабушкиной линии. Мой гость. Молодой турецкий врач. Ты хотел бы с ним встретиться?»
«Я уже встретился с его страной. Думаю, достаточно».
«Тем более. Значит, есть о чем поговорить».
«Твой гость, ты и разговаривай. А у меня потребность помолчать».
«Это гость деда».
«Деда?»
«Да, который, между прочим, и тебе дед. Он непременно захотел бы повидаться с этим человеком и поговорить».
«Сомневаюсь».
«А я тебе дам прочесть тетрадь нашего деда, и ты сомневаться не будешь».
«Дед писал мемуары? Несчастный народ — сплошь писатели».
«Он писал свою жизнь... И еще переписал в сорок четвертом году
в Болгарии дневник одного турка — это, пожалуй, впечатляет больше всего... Месяца за два до смерти дед передал тетрадь мне». «Как — он переписал весь дневник?»
«От корки до корки. Этот турок пишет про резню, много там и про Харберд. Наверно, это и побудило деда начать переписывать. Этот человек спас сто семьдесят армян, двадцать семь детей». «Сам и считал? Браво».
«Ты хорошо знаешь историю резни? У тебя это настольная книга — в смысле, на столе лежит. Если бы ты прочел ее, узнал бы, что и такие турки были. Я читал об этом и в дедушкиной тетради тоже...»
«Были. Ну и что? Я о резне не пишу. Это привилегия Баргатуни и еще кое-кого. Так что дай им материал, и они настрочат очередной душераздирающий роман. Я же кое-как пытаюсь разобраться в вашем времени. История для меня — темный лес».
«История — это не даты рождения и смерти царей. Тем паче что царей у нас было не так уж много, и запомнить их не сложно: История— в твоей и моей биографии. Стул, на котором ты сидишь, тоже история. Один срубил в лесу дерево, которое кто-то до него посадил. Другой выткал шелк по рисунку, который придумал художник». «А ведь и ты мог стать писателем, Арам».
«Бухгалтером или даже архитектором становятся. А это... такой священный вирус, которым нужно быть зараженным от роду».
Значит, и у брата есть вторая, потайная жизнь... А тетради деда, пожалуй, стоит прочесть,— может, и пригодится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179