В этом освещении он выглядел старше. И гораздо решительнее.
— Война в моем семействе продолжается, — сказал он. — Но бесшумная война, война шпионов и ночных набегов. Когда станет безопасно, дядя пришлет за мной. И я стану главой племени.
— Ты уверен? — спросил Сафар. — А вдруг Фулен и Кан одержат победу?
Ирадж молчал, угрюмо глядя в огонь. Затем сказал:
— Я обязан верить, неужели ты не понимаешь? Иначе мне и жить незачем.
Сафар не понимал, почему Ирадж должен умереть, коли не суждено ему стать главой племени? И почему не остаться в Кирании, где ему не грозит опасность, и жить долгой мирной жизнью? Жениться на одной из наших женщин и быть счастливым среди благословенной красоты Кирании. Но юноша ничего не сказал, видя по взволнованному лицу Ираджа, что такие слова могут его огорчить, хотя Сафар и не мог понять почему. И вместо этого он стал расспрашивать Ираджа об обычаях его народа.
— У нас все по-другому, — с неосознанным пренебрежением сказал тот. — Мы не занимаемся сельским хозяйством, не рабы земли. То, что нам нужно, мы берем в бою. А чтобы сохранить добытое, надо еще больше сражаться. Отец говорил мне: человек или любит тебя, или боится. Среднего не дано.
Он рассказал, что его племя веками бродило по равнинам Джаспар. После развала королевства Алиссарьяна там сохранились свирепые племена. Они жили за счет набегов на племена послабее и ограбления крестьян и городов в отдаленных районах.
— В последние годы — еще даже до заболевания отца — дела пошли хуже. Табуны наших лошадей были уже не столь многочисленны, как раньше, — сказал он. — А эпидемия погубила много верблюдов. Другие племена заключили соглашения с правителями тех городов, которые раньше платили дань. Нас окружили могущественные враги, зарящиеся на наши земли. Мой дядя Нишан — стоящий за меня — во всем случившемся обвинял отца. — Ирадж вздохнул. — И похоже, он прав, как мне ни ненавистна эта мысль. Я любил отца. Но я думаю, что он родился слишком богатым. Его отец был великим полководцем, и, возможно, именно это ослабило его. Вообще мы живем в юртах, оставаясь на одном месте до тех пор, пока пастбища не редеют, затем собираемся и двигаемся дальше. Иногда мы выбираем ту или иную равнину просто потому, что так нам хочется, и идем туда, куда глаза глядят. А последнее время мы жили в большой крепости, которую построил мой дед.
Ирадж сказал, что жизнь в той крепости роскошна. Золота хватало купить то, что семье надобно, — ковры и рабов, исполняющих все желания. Питались они блюдами, приправленными редчайшими специями, запивая восхитительное горячее мясо ледяным шербетом, изготовленным из экзотических фруктов далеких стран. В саду с искусно устроенным фонтаном Ирадж и его отец любили проводить время, обсуждая повадки рыб, смакуя медовый инжир и вдыхая аромат апельсиновых деревьев и роз, приносимый мягким ветерком.
— Я думаю, что именно эта роскошная жизнь и ослабила в отце волю к схваткам, — сказал Ирадж. — Когда он выпивал слишком много вина — а в последние дни так случалось частенько, — он проклинал все эти богатства и божился, что завтра же соберет все хозяйство и вновь отправится на равнины Джаспара. Чтобы жить в юртах и совершать набеги, подобно деду. Но на следующее утро все шло по-прежнему. Я понимал, что он испытывает в связи с этим чувство вины. Он даже признавался в этом несколько раз и предостерегал меня от скрытых опасностей, таящихся в слишком большом богатстве. Наверное, именно поэтому он заставил меня поклясться на сабле, чтобы я сделал то, что не удалось ему. И теперь я являюсь хранителем семейной чести.
— Как жаль, что так все получилось, — сказал Сафар, про себя считая, что не захотел бы нести такой груз.
— Ничего страшного, Сафар, — сказал Ирадж. — Это именно то, что мне нужно. С Божьего благословения настанет время, когда моя семья вернет себе былое величие. — Тут голос его упал почти до шепота, так что Сафар разобрал лишь отдельные слова. — И даже больше, — пробормотал Ирадж.
Ночью, когда Ирадж заснул безмятежным сном, Сафар бодрствовал, размышляя над смыслом небесного знамения. Что же это за знак? И знак ли? И если да, что он предвещает? Чувства его обострились, и он явственно различал звуки обычной ночи — от треска сучка до стремительного пролета ночной птицы. Он различил какие-то прерывистые звуки и поначалу подумал, что слышит журчанье ручьев.
Тут до него донеслось:
— Идет! Идет!
Другой звук отозвался:
— Что идет? Что идет?
А первый ответил:
— Прячься! Прячься!
Затем пронеслось дуновенье мягкого ветерка, и звуки стихли. Тишина настала такая, что ее можно было пощупать и исследовать, если бы Сафар мог взять ее в руки. В уме он сотворил ведро свежей глины. «Тишина, — подумал он, — находится в этом ведре». И он начал очищать глину, выбирая веточки и камни. Наконец он нащупал ее. Крупный камень необычной формы. Кроваво-красный.
Дух его вгляделся в отполированную поверхность камня, увидел отражение собственного глаза, а затем он стал падать… падать…
Раскинув руки, он отдался на волю духа ветров. Поначалу он подумал, что вновь окажется у того завоеванного города, что видел прежде. Но ветра подняли его ввысь, а затем понесли над равнинами, пустынями и морями. Он летел чуть ли не вечность, проносясь от одного темного горизонта к другому, пока горизонты не посерели, а затем и не поголубели, когда ночь сменилась днем и внизу заплескались изумрудные волны морей.
«Наверняка, — подумал он, — я залетел так далеко, что оказался уже на другой стороне мира. В том месте, которое в книгах Губадана называлось „Конец света“.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158