На их лицах читалась жажда мести, жажда крови.
Чувства, отражавшиеся на лицах сидевших рядом с ними леди, были не столь однозначны. Что греха таить, не одно женское сердце сжалось от того, что ужасным, страшным пиратом оказался этот сидящий на позорной скамье красавец. И не в одной прелестной головке мелькнула шальная мысль о том, как сладко было бы стать похищенной этим лихим разбойником.
Обвинения против Габриеля были оглашены вслух. Правда, имя обвинительницы не называлось, вместо него звучала официальная формула: «молодая леди из знатной семьи». А все остальное было оглашено – и то, что она была похищена одним пиратом, у которого Габриель выиграл ее в карты, и то, что он «совершил над нею насилие» на борту своего судна.
Ах, какой ужас! Какая удивительная, волнующая история! Ах, как бьются, замирают и сладко трепещут женские сердечки от этих страшных и соблазнительных слов!
Сам же Габриель был далек мыслями отсюда. Не было ему дела ни до праздных зевак, ни до их похотливых спутниц. И до судей, мрачно хмурившихся под напудренными завитыми париками, разбирая пиратские деяния Габриеля, ему не было дела.
Другие мысли, другие воспоминания грызли его сердце, томили душу. Снова и снова он слышал голос Шайны – то обещающий ему возмездие, то сообщающий о том, что вскоре она станет женой Йена Лейтона. Но сильнее – гораздо сильнее, чем горькие слова, – его мучили воспоминания о нежной коже и тонком аромате духов Шайны. Этот запах он чувствовал в ту ночь, когда в последний раз держал ее в своих объятиях. Этот запах он будет помнить до последней своей минуты.
Впрочем, ждать ему этой минуты осталось не так уж и долго – Габриель прекрасно все понимал и не отвлекался мыслями на неизбежное. Зачем?
И еще одна мысль не давала Габриелю покоя. Он не мог понять, он не мог поверить в вероломство Шайны. Как могла она лежать в его объятиях, отдаваться ему в залитом лунным светом саду – и в то же время знать, что участь Габриеля решена – ею! – и уже приготовлены цепи, в которые его закуют. Как могли одни и те же губы шептать слова любви – и слова обвинения, которое, безо всякого сомнения, могло означать для него только одно: смерть? Как могла одна и та же рука нежно ласкать его – и подписать эту ужасную, сулящую ему петлю бумагу.
«Обман… измена… предательство…» – медленно кружилось в мозгу Габриеля. Он оцепенело сидел на скамье подсудимых. Суд, доносы, допросы, приговор… Казалось, не было ему дела до всего этого. Шел спектакль, и Габриель был одним из актеров в этом спектакле. Актером, оказавшимся на сцене не по своей воле. И где-то впереди уже маячила последняя сцена. Декорации для нее были просты и хорошо известны: помост и виселица во дворе вильямсбургской городской тюрьмы.
Лицо Шайны вновь промелькнуло в памяти Габриеля. Сейчас ее прекрасные, блестящие голубые глаза почему-то смотрели на происходящее с Габриелем с плохо скрываемым удовлетворением. А губы – ее мягкие, сладкие губы – криво, мстительно ухмылялись.
Габриель крепко зажмурил глаза, но лицо ее не пропадало: оно продолжало стоять перед ним – насмехаясь, дразнясь, издеваясь.
Тонкое, изящное, красивое лицо.
Любимое.
Ненавистное.
Габриель подумал, что если бы непредсказуемая судьба дала ему свободу – бывают же чудеса на свете! – он непременно нашел бы Шайну. Где угодно, на любом конце земли. Потратил бы годы, но нашел, и – отплатил бы ей за предательство. Смотрел бы, как стекленеют ее глаза, слушал бы, как лепечут нелепые слова оправдания непослушные, онемевшие губы.
Она будет молить о пощаде, но не получит ее.
Сердце Габриеля будет глухо к ее мольбам. Оно превратилось в кусочек льда, и в нем нет места ни жалости, ни сочувствию – только холод, только безразличие и презрение. Презрение к женщине, обманувшей, предавшей, усыпившей его своею ложью…
Габриель вздрогнул, услышав свое имя. С трудом оторвавшись от своих мыслей, он понял, что к нему обращается один из судей.
– Вы признаны виновным в совершении тех преступлений, в которых вам предъявлено обвинение, – торжественно и медленно прозвучали слова судьи. Пышный завитый белый парик качнулся у него на голове. – Желаете ли добавить что-нибудь, прежде чем будет оглашен приговор?
– Мне нечего сказать вам, – заявил Габриель.
И не солгал.
Все, что он хотел бы сказать, предназначалось не для суда, не для любопытной публики, а для прекрасной юной женщины с голубыми, словно сапфиры, глазами. Но между Габриелем и этой женщиной пролегла вода.
Много воды. Целый океан.
Судья внимательно взглянул на зажатый в его руке лист бумаги и высоким, звенящим в тишине притихшего зала голосом начал читать приговор Габриелю и его команде – экипажу «Золотой Фортуны»: «Вы будете доставлены к месту казни непосредственно из городской тюрьмы. На месте казни вы будете повешены и будете оставаться на виселице, пока не умрете.
Да помилует господь ваши грешные души!»
В зале раздался шум. Кто-то из зрителей-мужчин начал выкрикивать оскорбления в адрес приговоренных, кто-то принялся аплодировать, приветствуя приговор. А женщины… Ну что ж, скажем честно: не одно сердечко болезненно сжалось при мысли о том, что скоро, очень скоро этого высокого статного красавца, с отрешенным видом сидящего на скамье подсудимых, не станет.
В шуме и суматохе, воцарившихся в зале суда, никто не обратил внимания на странную, закутанную в черное фигуру, сидящую в укромном месте. Когда приговор был оглашен, фигура поднялась и неторопливо пошла к ближайшим дверям. На закутанного человека никто не обратил внимания: ни сидевшие рядом зеваки, ни судьи, ни подсудимые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100