Но безумцы, которых считают мудрецами, не могут придумать ничего лучшего, кроме как попытаться уничтожить ту восхитительную энергию, которая влечет нас, чтобы соединить с объектом нашего желания, даря нам при этом полноту ощущений и саму способность испытывать страсть.
Еще он подумал, что Полина и подобные ей, все эти вооруженные люди, обрушившиеся внезапно на Европу и захватившие даже Венецию, порабощающие во имя свободы, грабящие во имя равенства, истребляющие ближних во имя братства и намеревающиеся заставить мир жить по новому закону, который больше не собирается считаться с божественным несовершенством нашей природы, желая опираться единственно на авторитет так называемого разума, избавленного от всяких случайностей, даже не понимают, что эта идея настолько же безумна, как и мысль остановить движение небесных светил.
Казанова вновь спустился по лестнице и двинулся по направлению к парку. Он был слишком взволнован для того, чтобы заснуть. Слова Полины задели его, как если бы он вдруг вынужден был признать, что его долгая земная жизнь была на самом деле лишь нескончаемой чередой ошибок или, что еще хуже, состояла из обманов и низостей.
Он шел, разговаривая с самим собой то еле различимым шепотом, то во весь голос и сопровождая свою речь порывистыми жестами.
Потом он прекратил споры с совестью, заодно заставив замолчать доброго и злого гениев, для бесконечной борьбы между которыми, тщетно длившейся в течение долгих лет, оставалось все меньше поводов. Чтобы избавиться от чувства смятения и подавленности, пытаясь утешиться, он прибегнул к уже не раз испытанному средству – стал вызывать в памяти самые приятные или самые лестные для себя воспоминания.
На этот раз он увидел себя сорок лет назад в загородном домике, предназначенном для развлечений, который он снимал в Малой Польше, около заставы Мадлен, и вспомнил обстоятельства, при которых там оказывался. Он был тогда в большой моде и должен был уметь с блеском и изобретательностью проводить время, которое намеревался посвятить женщинам и удовольствиям.
Располагая в то время почти миллионом ливров, добытых при помощи ловких спекуляций, он вдруг захотел остепениться и попытаться заставить свой капитал честно приносить прибыль. Обладая всеми необходимыми знаниями в области химии, Джакомо предпринял попытку наносить на шелковые ткани способом набивки те прекрасные узоры, которые делают в Лионе при помощи медленного и трудоемкого тканья, и благодаря этому торговать шелком по гораздо более низким ценам.
Итак, Казанова пустился в промышленную аферу. Но он не был бы самим собой, если бы к организации этого почтенного и прибыльного предприятия, возвышавшего его в собственных глазах, не добавил радость обладания всеми двадцатью работницами, которые стали у него трудиться. Все они были прехорошенькие, и самой старшей едва исполнилось двадцать пять. Разумный предприниматель и рассудительный химик, каким ему подсказывал быть его добрый гений, никогда бы не предпринял столь неудачной попытки изображать из себя султана в самом сладострастном из гаремов.
При темпераменте Казановы и его явной любви к разнообразию двадцать обворожительных молодых девушек были именно тем подводным камнем, из-за которого его добродетели ежедневно приходилось терпеть кораблекрушение. Казанова проявил интерес почти ко всем одалискам, которые не преминули этим воспользоваться, продавая свою благосклонность так дорого, насколько это было возможно. Пример первой из них стал правилом для остальных, также пожелавших получить дом, обстановку, столовое серебро и украшения. Каждое увлечение султана длилось не более недели. Едва он останавливал свой выбор на новой фаворитке, как сразу терял интерес ко всем предыдущим, но тем не менее продолжал их содержать. Дело так быстро пошло на лад, что через самое короткое время был наложен арест на все имевшееся в мастерской имущество, за исключением самих двадцати девушек, содержание которых обошлось бы слишком дорого. Заодно Казанова потерял домик в Малой Польше, лошадей, коляски, – словом, практически все, что имел, и ему едва удалось избежать тюрьмы.
Теперь он испытывал бесконечное удовольствие, вспоминая тот период своей жизни, несмотря на его досадное завершение. В итоге всегда получалось так, что злой гений находил для него гораздо больше развлечений и радостей, чем те, что заключались в мудрых советах разума. Казанова никогда ни о чем не жалел, но старость его отнюдь не была спокойной; он терзался воспоминаниями о сбывшемся и несбывшемся. Как когда-то прежде, он мечтал о славе и удаче, но не так, будто они его еще ожидали, а так, как это могло бы быть в прошлом. Он жил всегда то как принц, то как нищий. А теперь находился почти на положении прислуги, поскольку ему не хватило мужества быть нищим, а граф Вальдштейн оказался столь добр, что взял на содержание – не самого Казанову, но его тень.
Изгнанная из времени, ставшего для нее чужим, душа его едва нашла успокоение, затерявшись в аллеях обширного парка, подальше от людских жилищ. Удивительная тишина царила этой ночью на земле. Вспышки молний еще озаряли небо, остававшееся ближе к востоку почти чистым. За кустами Казанове вдруг открылась поляна, и он присел на торчавший из травы пенек. Так и просидел он до самого рассвета, в полной неподвижности, подобный окружавшей его листве, которую не тревожило даже малейшее дуновение ветерка. Он размышлял о мадам де Фонсколомб, тонкая и благородная душа которой столь легко находила общий язык с его собственной; о Полине, которая, казалось, взялась отомстить ему за всех, кого он когда-то погубил своей любовью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56