Дошло даже до того, что Даша и при всем желании не отыскала бы на его лице хотя бы только тени обязанной там появиться ухмылки, как, впрочем, не нашла бы и вообще ничего, что так или иначе соответствовало бы представлениям о возникающих на человеческих лицах выражениях. Но и не сказать, чтобы маска была перед ней. Нечто обескровленное, обезличенное в обычном понимании и одухотворенное в высшем смысле, если только допустимо предполагать существование такового, увидела она.
На все это ушло несколько мгновений. Север развязался с котом, а зачем он после этого подался на набережную, объяснению подлежит не больше, что все прочее, что стало с ним делаться. Солнце клонилось к горизонту. Север обходил гору, на которой стоял город, продвигаясь к культурно выстроенной набережной, где часто по вечерам собиралось и прогуливалось, кидая внимательные взгляды на реку, лучшее общество. Остается думать, что Север, уйдя в какой-то внутренний затвор, в то же время сохранил и даже увеличил свое желание хаотично бегать во все стороны, туда-сюда; может быть, эта склонность к физическому движению разрослась еще и от взрыва взявшего его внутреннего противоречия, ибо он отнюдь не утратил силы говорения и даже нашел бы, что сказать и в самой нынешней ситуации, а между тем обо всем уже молчал так, что, наверное, не заговорил бы и под пыткой.
Продвигался Север не без изящной сноровки, с замечательной, не то чтобы просто спортивной, а какой-то воздушной, звездной легкостью, чему в немалой степени способствовало, кажется, замешкавшееся в нем сознание превосходства над Дарьей. Удивительно только, что не это обстоятельство, а именно предвкушение встречи с лучшими людьми города повышало его настроение и заставляло думать, что ему хорошо и отрадно, как еще никогда не бывало прежде. Это было, правду сказать, как-то даже социально, с некоторым отвлечением от нравственной действительности его души и вообще состояния его духа, как если бы он неожиданно выдумал, что как раз теперь-то и настал для него момент явиться в обществе и то ли сделать в нем некую карьеру, то ли одним махом вдруг завоевать его симпатии. Но было бы выше сил нынешнего Севера побороть эту навязчиво завладевшую им, не слишком-то ясную и для него самого цель, тем более что мысли о разумном и благотворном уединении он больше не имел настолько определенно, словно не имел ее вообще никогда. Так что и тут была если не путаница, то уж во всяком случае неизъяснимая крайность. И еще скажем: если не сам Север плутает Бог весть где, то уж во всяком случае мы забредаем в немыслимые дебри, пытаясь постичь его действия и складывающиеся вокруг него обстоятельства. Разве недостаточно выразилась вся его тайна, когда он на вопрос Дарьи о его местонахождении ответил, что не скажет? Не достаточно ли для объяснения последующих событий того факта, что это было последнее, что он произнес вслух боле или менее уверенно и веско? И нет ли у нас оснований утверждать, что, отказавшись дать Дарье положительный и естественный ответ, он тем самым изобличил не свое нежелание открыться ей, а самое натуральное незнание и непонимание своего места, иначе сказать, того, где он в тот момент находился?
Если же мы все-таки неумолимо продолжаем вникать и пытаемся, несмотря на безнадежность дела, все же разобраться в загадке Севера, то вызвано это может быть только, с одной стороны, нашим пристрастием ко всему таинственному и легендарному, а с другой, стремлением вступить, не теряя, конечно, рассудка и меры, в область той легенды, которую наш герой создал из своей жизни. Таинственное соблазнительно для нас, положим, не само по себе, как нечто возбуждающее помыслы о совсем не плотском и материалистическом, обезьяньем происхождении мира, а как сфера, где именно что легко превращаются в легенды самые обыкновенные, на первый взгляд, явления, сфера, где нас всегда поджидает славная диалектика подобных превращений. Другое дело, вступить в эту сферу не от фонаря, так сказать, не от нечего делать, не по собственной прихоти и фантазии, а вслед за человеком, который, может быть, сам-то и не думал вступать в нее, а поди-ка, оказался в ней да еще с такой внезапной ловкостью и заведомой обустроенностью. Это дивное дело! Пробуешь собственными силами, норовишь въехать туда на собственном энтузиазме - и выясняется вдруг, что и диалектика уходит в сплошные недоразумения, и легендарность получается какая-то надуманная, словно бы высосанная из пальца. А следуешь покорно за субъектом, у которого, возможно, сделалось не все в порядке с головой или который, не исключено, махнул, прыгнул в абсурд аккурат по Кьеркегору, тут уже можно без опаски делать умное, вдумчивое лицо не только записного диалектика, но даже хотя бы и живописца, который прямо сейчас какую угодно бытийственность легенды вам зарисует в наилучшем и вполне правдоподобном виде.
Поэтому мы следим за Севером и некоторым образом вторим ему. О лучшем обществе сказано не только в мифическом роде или с намеком на карикатуру. Естественно, людей, на которых мы сейчас указываем, можно отнести к лучшим уже потому, что они не лезут в политику, не принимают позы разных депутатов и дипломатов, не кроят бессмыслицу трудов, выдаваемых ими за научные, не мельтешат в наспех и на смех созидаемом искусстве и тому подобное, но этого может оказаться мало, поскольку есть еще огромная масса, даже целая толпа, которая тоже ничего подобного не делает, а между тем никоим образом не заслуживает доброго слова. Поэтому требуется опись более существенных отличий, и мы просто обязаны заговорить о том, что для нас самих никогда не составляло предела мечтаний, а именно об основательности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21