Видя, что противник не унимается, Хвостов, непонятый мыслитель, заявил, с печальной обреченностью раскачиваясь между гневом и смирением:
- Да, я обратился к миру грубых форм. Пусть так! Но преследовал я, тем не менее, цель показать все философское значение и своего рода величие метафизического разрыва. Показать, что тут возможны подлинная трагедия и боль. Но раз ты находишь недостаточно убедительной мою технику, мои изобразительные средства, причем, заметь, уже на первом этапе нашего продвижения в область символов, я приведу тебе более внушительные примеры!
С этими словами он поднялся, поплевал на ладони, а затем ребром одной из них рубанул по спинке стула, на котором перед тем сидел. Стул без всякого сопротивления развалился на две половинки. При этом из глотки Хвостова вместо слов или крика облаком, едва ли не тучей вырвался зловонный дух выпитого.
- Чем не символ? - крикнул он.
- Прекрасный символ! - подтвердил Глебушкин.
- Но я вижу, тебе и этого мало. Хорошо!
Взыгравший метафизик схватил пробегавшую мимо желтую кошку и стал в недоумении мять ее своими огромными лапами, не то примеряясь к ее потенциальной символичности, не то не в силах уяснить природы и способа ее существования. Животное дико верещало, не выдерживая никакой формы. Я вступился за эту невинную душу, а Глебушкин благородно поддержал меня:
- Символизируй, но знай меру!
Отбросив кошку, Хвостов шагнул к стойке и превратившейся в топор рукой разделил ее на множество частей.
- Это и есть... есть движение от общего к частному... движение, запинаясь и спотыкаясь на стыках философии и элементарного опьянения, объяснил он, - оно всегда предполагает деление... деление предполагает... и опять деление...
- Но как же тут опознать метафизическую женщину, оторванную от метафизического мужчины? - удивился Глебушкин. - Слишком много всего...
Вспотевший от своих трудов хозяин поднял на него измученный беспрестанным изумлением взгляд.
- Да ведь я уже демонстрировал тебе, как отделяется пробка от бутылки!
- Похоже, - коварно усмехнулся Глебушкин, - ты успел забыть, ради чего взялся за дело. А посему я вынужден вернуться к вопросу о водке и поставить его с еще большей настоятельностью и остротой. Пора прояснить ее место в твоем эксперименте.
Вместо ответа толстяк выбежал на середину зала и мощно подпрыгнул, пытаясь достать свисавший с потолка огромный розовый блин люстры. Ему пришлось проделать несколько попыток, прежде чем он сумел ухватиться за края этого интерьерного украшения и повиснуть в воздухе с несообразностью слона, возомнившего себя обезьяной.
- Вот что значит талант, - улыбчиво разъяснил мне Глебушкин, пока мы, держась на безопасном расстоянии, наблюдали скачки вошедшего в раж эзотерика и коммерсанта. - Ты видишь его в действии. А ведь талант и есть единственный путь к свободе. Больше ничто! Ибо лишь талантливый человек сознает всю меру своей несвободы и прилагает неимоверные усилия, чтобы вырваться из ее тисков. Ты видишь, как это делает наш друг.
Я хотел возразить ему, что предпочел бы видеть действие таланта в созидании, а не в разрушении, но в этот момент люстра, не выдержав тяжести Макара Хвостова, с грохотом оборвалась и, накрыв свалившегося на пол экспериментатора, звонко разлетелась на его голове на тысячу мелких осколков. Итак, уже многое поплатилось за свою принадлежность к миру грубых форм. Толстяк поднялся из пыли, - блеск его осыпанного битым стеклом существа был неподражаем, самородочен, - восстал из руин, думая лишь о том, как бы еще проявить свое метафизическое могущество. Я постигал теперь только одно странное обстоятельство: этот человек, крушивший все на своем пути, сам между тем не только не изобиловал ранами, но, символизируя некую мифическую, а вернее сказать, герметическую неуязвимость, не имел даже ни малейшей царапины. Мое постижение не приносило ровным счетом никаких плодов, я был не в состоянии разгадать секрет его невредимости. А он тем временем опрокидывал и ломал стулья, сбрасывал на пол бутылки, которые лопались под его ногами, как цветочные бутончики, с какой-то доисторической грандиозностью надвигался на мебель и заставлял ее рассыпаться в прах. Не берусь судить, что им руководило, и лишь из уважения к тому бескорыстию, с каким он разрушал собственное добро, готов предположить, что отчасти он еще сознавал задачу разделения метафизики по половому признаку и не оставил надежду проиллюстрировать мне страдания, сопутствующие порой процессу отпочкования женского начала.
Наконец демон отрицательного зодчества угомонился в нем, и тут Макар Хвостов вспомнил, что и у него самого есть жена. Заботясь о том, чтобы до нас скорее дошла метафизика пола в ее кульминационных моментах, он совершенно забросил себя, не отпочковался и не отмежевался от собственного женского начала, не вырвал его ядовитое жало из своих дымящихся и бурлящих недр. И теперь у него не было оснований надеяться, что он с достоинством и сознанием своего могущества взглянет на жену, когда она узнает о его подвигах. В кафе у нас больше не было и не могло быть никаких дел, поскольку от кафе остались разве что добрые воспоминания. Мы вышли на улицу. Даже в тусклом свете фонарей было видно, что на той заброшенной строительной площадке, которую представляло собой лицо Макара Хвостова, к водопадам пота ретиво примешиваются струйки слез. Он почти протрезвел и начинал потихоньку отчитываться перед собственной совестью. Но еще держал себя в руках, потому как находился далеко от дома, где вынужден будет объявить о крахе своего бизнеса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111