- Ты не кажешься мне трусом.
- А чего мне бояться? - спросил Григорий, пожимая плечами.
В дорогу Соня надела соломенную шляпку с широкими полями и красным бантом. Она едва доставала Григорию до плеча, но непоседливость постоянно принуждала ее как-то бессмысленно резвиться, шаловливо скакать, забегать вперед, и когда Григорий смотрел на нее со стороны, почти издалека, она казалась ему великаншей. До заповедника путь был не близкий, а духота как будто растягивала его до невозможности. Странен был задор девушки в таком отупляющем, унылом путешествии. Ее тетушка исправно трудилась в заповеднике сторожихой, но сегодня ночью ей непременно нужно было остаться дома, и она попросила племянницу подменить ее. Предваряя возможный вопрос, хотя бы и не высказанный вслух, поэтесса растолковала Григорию, что ее отец и тетушка давно и навсегда поссорились и директора теперь никакая сила не заставит помочь сестре занять более достойное место в жизни. Той приходится выкручиваться самой. Но она не ропщет, да и можно ли роптать на судьбу, если ты служишь, пусть даже только сторожихой, в столь замечательном месте, как заповедник? Бывал ли московский гость в беловодском заповеднике деревянного зодчества? Не бывал? Это большое упущение с его стороны. И Соня Лубкова принялась роптать на духовную лень и равнодушие Григория.
Затем она перешла к устному воссозданию образа заповедника, который нередко воспевала в своем творчестве. Ее летучие, взвивающиеся искрами и стремительно исчезающие из виду слова рисовали Григорию беглые картинки бревенчатых церквушек, крестьянских домов, ветряных мельниц. Оказывая сопротивление творческим потугам своей спутницы, Григорий в душе уже отторгал навязываемый образ свезенных из каких-то забытых Богом и людьми деревенек строений и взращивал нечто такое, что не только объединяло их всех в одно целое, но и существовало на месте будущего заповедника задолго до того, как в чьей-то голове возникла идея его создания. А если там не было ничего? О нет, воображение не терпело пустоты. Получалось что-то среднее между домом зажиточного крестьянина прошлого века, весьма древней церковью и совсем уже из незапамятных времен ветряной мельницей. И в таком "доме" Григорию хотелось жить. Но выстроенное его фантазией диво приходилось брать в кавычки, а из этого обстоятельства, навязанного стилем, выметнулось вдохновение и полилась поэзия. Не воображение воздвигло волшебный "дом", а был таинственный человек, не сберегший для истории свое имя, который давным-давно пришел в эти края и затеял большую стройку, ожидая людей и вместе с ними Григория. Вот как следует жить! Строить ни для кого в частности, но ожидая всех, для всех. Ожидая "Григория". "Дом" и "Григорий" слились в "дом Григория".
Григорий ощутил происходящее в нем становление поэта, некое поэтическое умствование, еще холодное и аналитическое, однако непостижимым образом затрагивающее самые потаенные струны его души. Он начинает писать неплохие стихи. А шли он и Соня лесом. Глаза девушки важно смотрели на дорогу, влажные, как у вечно занятого едой животного, губы были плотно сжаты, носик вздернут, поступь солидна, хвост трубой, - все как обычно в таких случаях с такими девушками, и на Григория даже слегка повеяло его женой с ее неизменным выражением суровости, какого-то аскетического апломба. Григория в его новой жизни веселило, что жена без удивления и ропота прислала ему деньги. Есть на что жить и отчасти развернуться! Он спросил Соню, что значит ее преображение, отчего же она сделалась так необыкновенно сурова. Поэтесса не помедлила с ответом, ей, конечно же, давно не терпелось доверить кому-нибудь свою сокровенную тайну, потому она и взяла Григория с собой в заповедник, что надеется улучить минутку для особой откровенности; и вот теперь ей больше ничто не мешает рассказать все как на духу. Люди, просвещенные и искушенные в эзотерических вопросах, находят у нее немало замечательных свойств, они не спешат с выводами, они проверяют скрупулезно, но уже сейчас фактически готовы заявить, что наличие дара ясновидения у нее почти не подлежит сомнению... Ты ясновидящая? как-то отвлеченно удивился Григорий. Она утвердительно кивнула головкой. Так думают те люди, те специалисты, и ей остается лишь разделить с ними их мнение.
- А что ты сама думаешь по этому поводу?
Соня промолчала. Что могла она по этому поводу думать? Кому не хочется обладать замечательными свойствами? Григорий едва не засмеялся. Он с трудом скрыл усмешку. Да она просто дитя, пусть дитя злое, дитя, которое любит играть с огнем, дитя, рядом с которым никогда нельзя забывать об осторожности, однако в высшей степени нелепо было бы ждать от нее подлости, подлости взрослого, зрелого, потасканного человека!
Нарождающийся поэт брезгливо морщился на мир либерализма и наживы, в котором крутился Макаронов, и узкий литературный мирок творческих корчей Сони Лубковой. Когда и то и другое смешивается в кучу и убогое шулерство Макаронова рисуется продолжением духовных запросов Сони Лубковой, а самое творчество девушки глядится естественным продолжением убожества и безумия массового сознания, присущего нынешней эпохе, у него, Григория Чудова, появляется шанс на восхождение к широким, эпическим обобщениям. И важнейшее из них - "дом Григория".
Дорога, сменившись узкой тропой, все заметнее приобретала дикий вид. Девушка с легким змеиным шуршанием продвигалась за спиной Григория, и ему чудилось, будто он улавливает тепло, нагретое в ее теле жизнью, процессами жизни, непрерывно происходящими в ее скрытых за красивой и заурядной поверхностью недрах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179