И вот что получалось на закипевшей вокруг него стройке. Череп, который он, соблюдая нравственный порядок, выбросил на помойку, на его глазах раздавался сверх всякой меры, затягивался кожей, зарастал в положенных местах волосами, восстанавливался в правах на зрение и слух, - и эта гигантская, волнующаяся, как тайфун, единица мира великанов вновь жила умоисступлением, фанатизмом, одержимостью идеями и устремлением в будущее, в вечность. Становясь гигантом, Сироткин с крепнущей болезненностью сознавал, что у него нет будущего, не говоря уже о вечности. Он продолжал свой полет в пустоте, падение в бездну, но летел словно в ящике, так тесно и незавидно устраивалось все это приключение. Он словно падал невесть куда в лифте между камерой, где страдал ради вечности пославший к черту и царя, и Бога, и всю мировую неправду узник, и кельей, где молился о вечности скромный инок, ревнитель и духовный собиратель земли русской. Завоевание права созерцать такие огромности тоже свидетельствует о доблести, о серьезных достоинствах ума и души, но одного этого права явно недостаточно для завоевания вечной славы. Всякий незаурядный русский человек, подумал Сироткин, обязательно страдалец и сумасшедший.
Что-то мешало ему жить, стесняло и сковывало его, душило. Но что? Лишь смутно, отвлеченно он воспринимал жар, исходивший от мясистого Назарова, настороженное молчание Марьюшки Ивановой и преисполненный тонкой иронии голос Кнопочки, вопрошавшей о самочувствии Людмилы, его жены. И ему казалось, что все это одновременно и мешает, и завлекает на путь каких-то рискованных страданий и какого-то призрачного сумасшествия. Пойти этим путем - значит покориться откормленному Назарову и Кнопочке, которая сегодня перестала быть предметом его вожделения.
Он достал из сумки бутылку вина, раскупорил и принялся пить, не понимая, пьют ли остальные вместе с ним. Закончив этот процесс, шепнул побелевшими губами: горькое у меня выходит веселье. Он страдал; и уменьшался, возвращаясь из фантастических странствий - как Орфей из ада, только без Эвридики. Та не пожелала бы иметь дело с таким пигмеем, в какого сточили его безнадежные блуждания. Одиночество! Что ж, оно как нельзя лучше отражает дух, суть и букву нашего времени, эпоху безвременья, эру призрачности. Наконец ему представилось, будто стаканы, в которые ему следует разливать вино, стоят где-то далеко внизу, более того, там, на дне, на страшной глубине, даже расположены блестящими и длинными рядами превосходные бокалы, и все ждут, что он их добудет. Он ими непременно воспользуется! Соскользнув на пол и задвигавшись вокруг стола, он быстро достиг стула, на котором сидела Марьюшка Иванова, на мгновение протрезвел, когда наверху кругло сверкнули гневным изумлением ее глаза, а затем схватил женщину за руку и потащил вниз, туда, где чудилась мягко приготовленная пасть змея-искусителя. Однако Марьюшка Иванова не дала себя увлечь. И тогда коммерсант закричал, жутко, как ожесточившийся пес, выгибаясь, строя немыслимые гримасы:
- Не убегай от меня... помоги мне... будь ситечком, которое отсевает все злое и мне посылает только золотой, только добрый дождик!..
Сердце Марьюшки Ивановой дрогнуло, заслышав эту трогательную и отнюдь не заимствованную поэзию. Кончик ее носа покраснел. Но Кнопочка помешала ей составить с Сироткиным дуэт. Она вскочила со стула, ее лицо покрывала мертвенная бледность, ее тонкие руки округлились над головой, как большие уши, ладони спрятали ужаснувшиеся глаза, и она, тряся животом, яростно отпихивая ногами невидимого врага, простонала с отвращением:
- Я не могу, не могу это видеть... такое падение! разврат! Этот человек на наших глазах превращается в свинью. Почему вы терпите? Гоните, гоните его, он грязный, омерзительный...
Сироткин в смущении отполз в угол комнаты. Кнопочка как будто кликушествовала, и Марьюшка Иванова холодно возразила ей, как-то неприятно сплевывая слова:
- Но это с ним впервые, можно и понять... А к тому же он оригинален, поэтичен... Нужно быть снисходительнее!
- По-твоему, надо терпеть? - закричала Кнопочка на подругу. - Ты полагаешь, у нас нет другого выхода, кроме как терпеть? Он издевается над нами, а мы... Жить под этим человеком и терпеть все его пакости?
- Но почему ты думаешь, что мы живем под ним? - Марьюшка Иванова с недоумением воззрилась на смутно белевшее в затененном углу лицо испытанного друга.
- Да потому что он, можно подумать, он, видишь ли, со своими пресловутыми денежками, сияет в центре вселенной, а мы вертимся вокруг него, как... как бесформенные образования... Не подберу точного слова, а сказать хочу гадость, - определилась Кнопочка.
- Но мы денег у него не берем, ни в долг, ни просто так, и никак от него материально не зависим. Так что он обычный человек... и он несчастен; все люди несчастны, - выразила свою философию Марьюшка Иванова.
Кнопочка подобных откровений не любила. Она перестала скрести хрупкими мышиными ножками пол, остепенилась и мрачно покачала головой.
- Ты должна сделать выбор: мы или он, - веско заявила она.
- Но для чего делать такой выбор?
- Выбирай, - настаивала Кнопочка.
Марьюшка Иванова увидела, что Назаров свел брови на переносице и судорожно сглотнул слюну, как бы тоже участвуя в заданной Кнопочкой судьбоносной игре и даже волнуясь за ее исход.
- Ну хорошо... что же вы мне дадите, если я выберу вас, а его оставлю? - простодушно осведомилась она.
Кнопочка возразила:
- Нет, ты выбери с чистым сердцем, а свои расчеты прибереги для более подходящего случая.
Теперь хозяйка обиделась.
- Но я гораздо старше тебя, милая, - произнесла она с вызовом, - и мне досадно, что ты берешься меня поучать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155