С."
"Дорогой Джейми!
В последнее время чего-то у нас разладилось, верно? Я уезжаю на время, чтобы попробовать разобраться в себе. Дам знать, где я, когда приду к какому-то решению."
Подписалась она "Люсиль - с любовью", но слово "любовь" оказалось смазанным, так что осталось просто бессмысленное "лбв".
Крепко сжав листок длинными костлявыми пальцами, он прочитал его несколько раз подряд, и с каждым разом холод все глубже проникал в его душу. Потом он положил письмо на крышку комода, очень бережно, тщательно расправив листок, и вернулся в спальню жены. Там было жарко. И сильно пахло её любимыми духами. Джеймс включил кондиционер, и под ровное жужжание механизма сквозь решетку повеяло прохладой.
Гардероб показался ему полупустым. Он шагнул внутрь и зажег свет. Исчезли платья и легкие плащи, которые она носила в теплую погоду. На вешалках остались только теплые шерстяные платья и костюмы. Они висели прямо в прозрачных пластиковых чехлах, так, как их вернули из чистки.
Рядом с зимними платьями висели длинные, сверкающие концертные платья - не меньше полудюжины вечерних туалетов, нет, даже больше - отдельно от другой одежды, как обычно. "Эти проклятые маскарадные тряпки," - выпалил он в ярости ночью перед отъездом на Западное побережье. И не в первый раз за те два года, что они были женаты, далеко не в первый раз. А она ответила:" - Ты снова, Джейми! Снова, и снова, и снова. Ты женился на мне потому, что я такая, как есть. Ты говорил мне, что я тебе нравлюсь такой. А теперь..."
Джеймс пересек большую комнату, обогнул широкую кровать и открыл второй, меньший шкаф, служивший кладовкой. На верхней полке были аккуратно сложены елочные украшения и игрушки. Всего несколько месяцев назад они условились не возиться с украшением елки; ведь елка - развлечение для тех, у кого есть дети. Но в декабре она сказала ему:" - Без елки и праздник не праздник".
Два чемодана Люсиль исчезли с нижней полки. На пыльной поверхности там, где они стояли, остался след. В Нью-Йорке всюду пыль. Просто спасения нет от пыли.
Самый большой чемодан - тот, который они брали с собой, если удавалось выбраться куда-нибудь в отпуск, удобно ложившийся в багажник машины - был на обычном месте. Как и теплая одежда Люсиль, занимавшая больше места. Он вернулся в свою спальню и ещё раз перечитал записку, которую оставила Люси. И холод ещё глубже проник в его сердце. Его мысли застыли от этого холода.
Он снова перечитал письмо, хотя в этом не было ни малейшего смысла, включил кондиционер у себя в спальне, но сразу же вышел в кухню за льдом, отнес лед в гостиную и там тоже включил кондиционер, а потом приготовил себе выпить. Все это он делал медленно, с усилием, словно испортившийся автомат. Потом сел, поставив рядом с собой стакан, и долго к нему не прикасался.
Неужели все зашло так далеко? - подумал он. Ему всегда казалось, что в глубине души она просто посмеивается над всеми его упреками, придирками. Может быть, благодаря её неизменной жизнерадостности он воображал, что Люси не слишком огорчается из-за его бессмысленных нападок. Когда он перед отъездом распалился не на шутку, она сказала:" - Ты чертовски эгоистичное животное, правда?" - и тихо рассмеялась. Но ему хотелось под занавес ужалить побольней. И вот что из этого вышло.
Мне следовало оставить все, как есть, подумал Джеймс, сомкнув длинные пальцы вокруг стакана. Он был высоким, крепким мужчиной с немного плоским лицом, резко выделявшимися скулами и глубоко посаженными глазами. Почти на пятнадцать лет он был старше женщины с темно-рыжими волосами, у которой цвет глаз менялся от орехового к зеленому в зависимости от того, как падал свет; женщины, оставившей его потому, что все разладилось.
Это я разладился, - спокойно подумал Джеймс. Когда в голове постоянно вертится какая-то навязчивая мысль, постепенно привыкаешь к ней, хоть она и в корне неверна. И со временем она становится все более настойчивой, и настойчивость растет пропорционально времени. Теперь, когда исправить уже ничего нельзя, он хорошо понимал, чего хотел: чтобы она оставила работу, которой наслаждалась; бросила ремесло, которое ей удавалось и которым гордилась. Просить её об этом было бессмысленно и нечестно, и именно поэтому он находил столько причин, чтобы просить, и надоедал ей своими уговорами. Она была слишком легкой и жизнерадостной для его неловких, грубых рук и грубых доводов. И в конце концов ускользнула.
Последней ночью, ночью перед поездкой на Западное побережье, он не был настойчивей обычного... А может, и был. Он очень устал, оставалось ещё утрясти сотни вопросов.
Ему не хотелось лететь на Западное побережье, и вообще куда бы то ни было - без нее. Он сказал :" - Плюнь на всю эту чепуху, и поехали со мной", а она улыбнулась и покачала головой, так что волосы рассыпались по плечам. "- Ты же знаешь, что я не могу, милый. Ты должен понимать, что я не могу".
Отчасти все дело было именно в этом - их рабочее и свободное время редко совпадало. Пять дней в неделю она ещё спала, когда он уходил на работу; а он спал, когда она возвращалась домой в два часа ночи. "- Ладно, - сказала она однажды, - как ты смотришь на то, чтобы оставить свою практику?" Кажется, он фыркнул от возмущения. "- Видишь, а от меня требуешь, - укорила она. - Не будь таким упрямцем. Из Шотландии родом не ты, а твой прапрадедушка".
Кажется, он дал ей понять, что считает её профессию недостойной, а её "ты многого требуешь от меня" - вздорным. Кажется, он и в самом деле так думал, и поэтому особенно больно задел её, унизил, или заставил почувствовать себя униженной. Она гордая девочка; часть её сияния - эта гордость.
1 2 3 4 5 6 7 8